За всю свою жизнь Сибиряк не болел — ни разу. Он очень ревностно следил за своим здоровьем и телом, которое являлось храмом его души на этой земле. Сибиряк не знал, сколько ему лет и откуда он — никто не знал — и это его волновало. А ещё его очень заботило, откуда у него взялось сквозное затянувшееся отверстие над сердцем размером как мелкокалиберный снаряд. И ещё больше будоражило, когда, любуясь в зеркало своим мощным как у минотавра торсом, он иногда видел исходящее от него бледное еле уловимое — блистание.
— Что, чертила? — усмехнулся громила Сибиряк. — Типа боец без правил, но баба рога, бедолаге, наставила? А теперь хозяева морят? — Он взглянул на своих и качнул головой, показывая, что никого нет. Неожиданно по нервным окончаниям шеи в затылок произошёл прострел, в глазах помутнело; вся реальность исказилась, искривилась, в голове промчалась ускоренная запись полчищ идиотских злорадных смешков и ругательств каких-то карликов. Сибиряк несколько раз тряхнул головой, часто моргая, скинул наведённый морок. Тёмные кружки в глазах медленно отступили, растворились. Он озадаченно погладил пальцами подбородок и покосился вдумчивыми глазами на рогатую фигуру.
— Словно защита, — прошептал он.
Чингиз жестами указал Сибиряку, чтобы оставался на месте и контролировал обе двери, повернулся к ожидавшему Валету. «Отморозок. Готов за гроши с жизнью распрощаться. И не только своей. Чужую — ставит ниже комара». Тем не менее Чингиз сам выбирал Валета на кровавые задания: этот невысокий человек с юношеским лицом и жилистым телом чрезвычайно преданный и бесстрашный. И Чингиз уже должен ему одну жизнь за спасённую.
2
Меньше часа до этого…
Прохор Бакулин издал последний слабый храп, кашлянул и широко открыл глаза. Сердце так сильно колотилось о стенки груди, что он подумал: «Оно не имеет права так бешено скакать, должно жалеть своего хозяина, а не пробивать грудные рёбра». Какое-то напряжение витало в комнате, такое густое, что его микроскопические частички мешали дышать. «Что так сильно меня взбудоражило?» — произнёс в мыслях Прохор и посмотрел на сынишку, пришедшего ночью после приснившегося кошмара. Мальчик мирно сопел, счастливо задрал нос над одеялом; глаза бегали под веками, ресницы вздрагивали, и можно было подумать, что ребёнок притворяется спящим. Прохор улыбнулся и ногтем мизинца слегка пощекотал сыну ободок ноздри.
— Демидка, спишь? — прошептал он.
Мальчик смешно повёл носом, собрал недовольные морщины на лбу, фыркнул и, повернувшись на правый бок, показал отцу затылок. Прохор погладил ладонью пшеничные волосы сына, сел на край кровати. Осмотрел спальню. Бархатный свет от ночника на письменном столе умиротворённо разливался по комнате: Демид, когда пришёл, полусонно потирая глаза, просил не выключать. Полоски утреннего света пробивались сквозь неплотно закрытые жалюзи. Непонятно как попавший мотылёк внутрь настенных часов слабо бился крылышками о стекло. Где-то далеко-далеко выстрелили. Прохор напрягся, сердце сильнее помчалось в бега, рискуя загнать молодого хозяина в инфарктное состояние. Непроизвольно ладонь потянулась под кровать, нащупала ручку пистолета в самодельной кобуре, прикреплённой винтами к дощатому дну.
— Да что меня так напрягает? — тихо спросил Прохор. — Ведь всё шло ровно. Почти, ровно. — Он поднялся на ноги, оставив пистолет на своём месте, натянул фланелевые спортивные штаны и вслушался в тишину. Казалось, недвижимое спокойствие окутывало мир этого дома, рабский труд и суета наслаждались отдыхом в здешних залах и спальнях. Но это только казалось.
Захотелось пить.
Прохор подошёл к двери мини-холодильника в левом углу комнаты, где сооружено подобие небольшого бара, чтобы каждый раз не спускаться на кухню, достал бутылку «Перье». Со стеклянной навесной полки взял длинный узкий бокал.
«Показалось или нет?.. Проскулила псина». Прохор повернул ухо в сторону окон, глаза скользнули по двери; мысль споткнулась, решая, куда подойти сначала — к жалюзи и выглянуть на двор или к двери. Возле письменного стола на круглой тумбе в «золотой» клетке под плотным льном свистнул ара. После короткой паузы попугай недовольно хрипло проворчал и ещё раз свистнул.
Прохор усмехнулся, решил, что птица хочет пить, плеснул газировку в стакан. Подошёл к клетке и поднял материю. Ара задрал «нос» занимающий полклетки и уставился глазами, как хозяин земли на человека, загнанного в свой маленький солнечный мирок.
— Карабу, тебе, может, ещё сигару в зубы, золотые фиксы и проститутку на ночь с оркестром от Шопена? Ах, да, ещё сейчас кондом принесу, чтобы твоя пассия не подала на алименты и не оттяпала у тебя полхаты.
Попугай часто размашисто закивал, громко попадая клювом по прутьям клетки.
— Тише ты, хулиган. Демида разбудишь. Он тебе перья-то повыдёргивает. Воткнёт в макушку и сотворит из тебя Чингачгука. Будешь не Карабу, а Гойко Митич. На-ка, водички хлебни. — Прохор открыл дверцу и наклонил бокал с газированной водой.
Где-то глубоко, наверное, под землёй лязгнул металл. Или ближе? Прохор оставил стакан в клетке, прикрыл дверку и подошёл к двери комнаты. Он внимательно осмотрел свою тень на белом древесном полотне, будто готовился к гибели, глубоко вздохнул: он никогда, никогда не чувствовал такой тяжести в душе; тёмный страх окутал его сердце и чернильная грязь медленно поползла по его судьбе. Прохор содрогнулся от непонятного чувства и туманного наваждения, замешкался. Ладонь потянулась к серебристой продолговатой ручке. И всё-таки теперь он уверен, знал, что подкралась гибель; его мысль помчалась в необъяснимое далёкое будущее, старалась найти там провидение, чтобы исправить ошибку сейчас. Но как было прежде, сейчас не получилось — и даже логика и интуиция в данный момент словно отключились.
За спиной на шумном выдохе прошелестело бормотание: «…хренавамдомашнего».
Прохор уловил слова сына и тихо хохотнул. Он повернулся, нечаянно задел ладонью тонкий никелевый шпингалет, который легко вошёл на пару миллиметров в ушко ответа. Медленными шагами Прохор приблизился к маленькому Демиду, стараясь поймать новые ругательства светловолосого сорванца. Он наклонился над сопящей пшеничной головой и прошептал:
— Ну-ка, поведай своему бате новых словец.
В ответ лишь слышны последние слабые удары крылышек мотылька за стеклом часов. И даже гордый ара прикрыл сонные глаза.
Неожиданно Демид слабо вскрикнул, приоткрыл глаза, увидел блещущее радостью лицо отца, рассматривающее его в упор. Он недоумённо поморгал:
— Пап, давай поспим. Выключи, пожалуйста, свет.
— Спи, мой сынок.
Прохор ещё раз прислушался к тишине и покою, погасил ночник и лёг в остывшую постель — досматривать последние в своей жизни спокойные сновидения. Быстро заснул крепким утренним сном.
3
Чингиз повернул позолоченную круглую ручку и кивнул в сторону. Словно мастера синхронности бандиты ворвались в спальни. Женский крик!.. Его заглушил громоподобный выстрел из обреза. Девичьи пронзительные визги и мольбы прервались выстрелами пистолета «ТТ» в голову.
— Папа, что это! — закричал Демид и вскочил с кровати.
Прохор сжал ладонью рот сына, рвавшего на крики матери и сестёр. Глаза метались по комнате. Спросонок и в невероятном напряжении туго соображалось. Взгляд упал на шкаф-сейф. В глубине дома вновь прогрохотали выстрелы. По творившемуся за дверью Прохор определил, что родненьким малышкам и жене не помочь. Броситься в перестрелку — значит погубить сына. И себя.
Демид вырывался, сучил ногами.
Промедление — смерть. Вот-вот вышибут дверь и ворвутся. Глаза метнулись к замку. Закрыт, не закрыт?.. Некогда одеваться… За дверью — шорох. Возле запасного хода наверняка засада… Двери на прицеле.
В каждой спальне дома в шкафу есть узкий потайной ход, нажатием кнопки из подвала перекрывается семисантиметровой армированной плитой. Нужно выиграть время… Вырвать жизнь и уйти… Как-то неправильно всё спланировал… Не смогли родные воспользоваться. А где сторож и пёс? Убиты?
