Ознакомительная версия.
Ее лицо на миг окаменело, и приоткрылся рот. Она робко протянула грязную, дрожащую руку и вцепилась в монету мертвой хваткой.
— Детонька… — прошептала она, — детонька… Как же мне тебя благодарить-то?
— Да брось ты! — фыркнул Есеня, поднялся и кивнул ребятам, — пошли отсюда! Нашла тоже детоньку!
Он был доволен собой, и видел, что ребята, хоть и не одобряют его, но смотрят-то с восхищением и завистью! Подумаешь — золотой! Отец не бедный человек, нож за три дня сделал, и еще сделает. Конечно, в месяц он едва ли зарабатывал больше трех золотых, но ведь зарабатывал без всяких проблем! И, между прочим, Есеня тоже хлеб ел не даром — отцовская кузня осточертела ему хуже горькой редьки.
Горшечница молча и быстро поднялась и потащила свою тележку прочь, положив монету за щеку — оттуда-то точно не украдут! Ребята же выбрались, наконец, из толпы, в которой и поговорить-то толком не было возможности, и направились в город.
— Ну че, Балуй? Небось, боишься домой идти? — насмешливо посмотрел на Есеню Сухан, когда тот попытался повернуть в сторону кабака. Сам Сухан был маменькиным сынком — розовощеким, с большими глазами и длиннющими ресницами, немного ниже ростом, чем Есеня. Но во всем брал пример с товарищей, чем заслужил их снисхождение.
— Чего это я боюсь-то? — Есеня пожал плечами.
— Ну те батька и всыплет за золотой! — кивнул Звяга.
— Че, в первый раз, что ли? — хмыкнул Есеня и повернул к дому, — подумаешь!
В их троице главным, несомненно, следовало считать Звягу. И хотя Есеня казался со стороны заводилой, на самом деле Звяга просто не выпячивал себя вперед. Он был старше Есени почти на год, и в жизни разбирался гораздо лучше.
Конечно, домой идти вовсе не хотелось. Никакой вины за собой Есеня не чувствовал, но отцу ведь этого не объяснишь. Но раз кто-то считает, что он боится отцовского гнева, то кабак придется отложить.
— Ты чокнутый, — Звяга сплюнул на пыльную мостовую, — какого рожна ты ей золотой-то отдал? Щас бы уже в кабаке сидели, а теперь дождешься тебя, как же!
— Не твое дело. Захотел и отдал, — ответил Есеня, — а вообще, можете и подождать — у вас-то, небось, своих денег сегодня нету.
— Подождем, подождем, не боись. Я вот нарочно у ворот встану, послушаю, как ты у батьки будешь прощения просить.
— Когда это я у него прощения просил? — Есеня вскинул голову.
— А что, никогда не просил?
— Никогда! — Есеня презрительно скривился.
— Ври больше! — расхохотался Сухан.
Есеня обиделся и пошел быстрее. Он на самом деле никогда не просил у отца ни прощения, ни пощады, когда тот драл его всем, что попадалось под руку — зачем доставлять ему удовольствие? Еще лет в десять он понял, что отца его молчание выводит из себя, и получал от этого злорадное, извращенное наслаждение, отлично зная, что жалобным криком мог бы и смягчить суровое родительское сердце.
Пока друзья смотрели ему в спину, Есеня шел быстро, гордо расправив крепкие мальчишеские плечи, но как только калитка за ним захлопнулась, решительности у него немного поубавилось. Да из-за золотого отец взбесится так, что, чего доброго, и вовсе его убьет.
— Ну, — услышал он голос отца из конюшни, — чего ты там встал? Давай быстро, я тебя давно жду!
Услышал, наверное, как хлопнула калитка… Ничего не поделаешь, Есеня почувствовал, как дрогнули колени, и зашел в конюшню. Отец чистил Серка — собирался куда-то ехать, не иначе.
— Ну? — снова поторопил отец.
Есеня не спеша снял с шеи кошелек и вытряхнул на ладонь четыре серебряника — медяки он давно припрятал поглубже. Отец похлопал коня по шее, постучал скребком по стене, отложил его на полку и вышел из денника, вытирая руки об штаны. Есеня молча протянул ему деньги, стараясь, чтобы лицо выражало исключительно презрение к происходящему, а не волнение или страх.
— Эй, а где золотой? — вполне миролюбиво спросил отец.
— Потерял, — Есеня пожал плечами.
Пару секунд отец хлопал глазами, не вполне осознав, что ему только что ответил сын, потом лицо его вытянулось от обиды и удивления, он не удержался и растеряно спросил:
— Как это «потерял»?
— Очень просто. Потерял и все, — Есеня презрительно скривился.
— Ты что говоришь? Ты… оставь свои дурацкие шутки! Быстро давай сюда деньги! — лицо отца перестало быть удивленным, и постепенно наливалось кровью.
— Да говорю же — потерял, нету у меня больше ничего, — хмыкнул Есеня как можно более равнодушно.
— Ты соображаешь? Ты сам понимаешь, что делаешь? Где золотой, я тебя спрашиваю? Куда ты мог истратить такие деньги?
— Говорю же — потерял.
Отец сгреб воротник Есени своей могучей пятерней, прижал его к стене и зашипел прямо в лицо, брызгая слюной и вытаращив покрасневшие глаза:
— Ах ты змееныш! Мало того, что ты лентяй и неумеха, мало того, что ты родителей ни во что не ставишь, ты еще деньги у меня воровать будешь?
Есеня решил промолчать.
— Ты представляешь, сколько это денег? Ты понимаешь, что нам две недели придется жить впроголодь? Твоей матери и твоим сестрам! Я бьюсь с утра до ночи, а ты будешь гулять где-то целыми днями, а потом таскать у меня деньги? Так что ли? Мать каждый медяк бережет, выгадывает, как отложить хоть немного на будущее, а ты мне говоришь, что потерял золотой?
С этим Есеня не мог не согласиться — они оба, и отец, и мать, были помешаны на деньгах, и успели отложить на будущее столько, что не стоило и беспокоится: десяток накопленных золотых он считал сказочным богатством. Рука отца между тем потянулась к стене, где висели вожжи, и Есеня презрительно сощурил глаза — он ничего другого и не ожидал.
— Убью щенка паршивого! — отец толкнул его на пол — силищу он имел необыкновенную, Есеня же, хоть и был крепким пареньком, но с отцом сравниться не мог. Поэтому растянулся посреди конюшни и поспешил отползти и забраться в угол, пока отец наматывал вожжи на руку.
Поначалу он еще отбивался руками от узких, тяжелых ремней, но быстро спрятал голову в коленях и обхватил руками ребра — отец всегда бил так, словно хотел вышибить из него дух, и не особенно заботился о том, куда попадает. Серко, услышав свист вожжей, забился в деннике и жалобно заржал — ему было страшно. Есене тоже. Страшно и очень больно. Он стискивал зубы и сжимался в комок все тесней. Это просто надо пережить, перетерпеть… Серко стучался об стены денника так упорно, и ржал так надрывно, словно это его хлестали вожжами, а не Есеню.
На шум скоро прибежала мама, и, как всегда, не посмела приблизиться — когда-то, когда Есеня был еще маленьким, отец оттолкнул ее в сторону, и она сломала ключицу. Теперь она сама боялась попасть мужу под горячую руку.
Ознакомительная версия.
