— Эй, подожди! — бросаюсь к нему.
— Что ещё? — похоже, мужчина ждал этого.
— Ты куда идёшь?
— В столицу.
В Дубовый город мне как раз и не следовало идти. Только усталость и страх толкнули меня на следующий вопрос.
— Проводишь меня до столицы?
— Голодный я, могу и не дойти…
Достаю хлеб, отламываю половину и протягиваю ему.
— Договорились, — мужчина берёт хлеб и с жадностью начинает его поедать. Как будто день или два не ел… Ополовинив моё угощение, он с видимым сожалением оставшийся хлеб спрятал в мешок.
Около часа мы шли молча. Мой спутник внимательно прислушивался и посматривал по сторонам. Отсутствие интереса ко мне немного успокаивало. Его равнодушие вселяло надежду на бесконфликтное окончание нашего утомительного перехода.
— О, земляника, — внезапно заметил спутник и повернул в сторону от дороги.
Тут и я увидела множество маленьких светло-красных и тёмных перезрелых ягод, не удержалась от радостного вскрика.
— Давай полакомимся, — предложил незнакомец и предупредил, что своей «добычей» не поделится.
Ладно, буду радоваться тому, что соберу сама.
Какое-то время бросала землянику в кувшин из-под молока, оказавшийся в сумке мага. Сначала незаметно наблюдала за мужчиной, потом увлеклась сбором ягод.
Как-то незаметно он оказался рядом со мной, даже ягодку утащил, которую не успела сорвать я. Наши взгляды встретились. В карих глазах мелькнуло недовольство.
— Что пялишься? Я особа ничем не примечательная, — ворча, он обирал ягоды у моей ладони.
Теперь внимательно рассмотрела незнакомца. Его густые брови, нос с горбинкой, руки чем-то напоминали мне моего друга десятилетней давности. Вряд ли он выбрался из пламени того пожара. Почему же я прислушалась к словам той женщины?
Заметив, что я его разглядываю, спутник собирался что-то сказать, но я его опередила:
— У тебя на левой руке есть шрам?
— Когда ты успела его заметить? — недоумённо спросил мужчина.
Надо же, и у него на левой руке шрам!
— Всего лишь предположила.
Спутник собрался отползти к другим ягодам, но я схватила его за рубашку.
— Покажи шрам!
— Что прицепилась? Вот, посмотри и отстань! — он поднял рукав до самого плеча, открывая загорелую руку и светлую полоску, начинавшуюся на пол-ладони выше кисти и заканчивавшуюся у середины локтя. Рядом с длинным шрамом был и другой, короткий.
— Ромка? — передо мной был не худой угловатый парнишка, а крепкий, широкоплечий мужчина, но шрам у обоих был одинаковый, как цвет глаз и цвет волос.
— Ты кто? — растерялся мой спутник.
— Я Алина.
— Алина? Забавное совпадение… Алинка?!
— Да, да! Я вылезла через окно, когда почувствовала запах дыма…
— Выходит, ты не сгорела в том доме?! Какое счастье!
Ещё недавно думала, будто наша встреча невозможна, но мой единственный друг сидел рядом со мной!
Оставив кувшин с собранными ягодами, рванулась к нему, обняла за шею.
— Ромка, ты жив!
Только бы наша встреча не оказалась сном! Так много снов радовали меня, а с рассветом исчезали, оставляя только горечь.
— Куда же ты ушла, Алинка? Я спрашивал у всех, кто там был, но никто ничего не знал о тебе.
— Я искала тебя среди столпившихся у дома. Они не обращали на меня внимания, отмахивались. Не найдя, сбегала в лавку, куда тебя послали. Лавочник сказал, что ты уже был у него.
— Мне велели зайти к портному, разнести дюжину писем, поэтому я поздно вернулся. Как же ненавидел те письма, графа…
— Как хорошо, что тебе дали столько поручений! Ты из-за них задержался!
— Что хорошего, если мы десять лет не виделись и не знали ничего друг о друге, — ворчал Роман. — А могли и совсем не встретиться.
— Теперь мне уже наплевать и на пожар, и на битвы, и на все годы, которые мы бродили по стране друг без друга! Если мы встретились не во сне, а наяву, то ничто во всей Мирионе не способно меня огорчить, отобрать у меня моего друга.
Неожиданно Роман отстранился, виновато взглянул на меня.
— Есть кое-что, о чём я молчал.
— Так скажи! А… не хочешь — молчи, спрашивать не буду.
— Скажу. Не было ни дня после пожара, когда бы я не жалел о своём молчании. Ты меня не простишь, но ты должна об этом знать.
— Ромка, что ты говоришь? Я прощу тебе всё! — хотела взять его за руку, но он руки не подал.
— Говоришь так, потому что понятия не имеешь, что я от тебя скрывал.
— Скрывал и скрывал… что теперь убиваться…
— Из-за ненависти к твоему отцу я утаил от тебя главное.
— Ты был знаком с моим отцом? Значит, тебе что-то известно о моей семье?
Молчанье прервало наше оживленье. Наконец Роман вздохнул:
— Мама отругала бы меня, если бы узнала…
— Ну, расскажи хоть что-нибудь о моей семье! Ты же не причинишь мне боли! Ты никогда не обижал меня…
Роман опустил глаза и сказал то, чего никак не ожидала я от него услышать:
— У нас одна мать.
— То есть, ты — мой родной брат?
— Не совсем…
— Дело в отце? Да? Почему ты его ненавидел?
— Он не из Светополья. То ли из Черноречья, то ли из Новодалья. Матери и другим лгал, будто он наш, но я-то видел, как он порой смотрел на людей — такой ненависти, такого презрения к ним у наших быть не могло.
Оказалось больнее, чем ожидала, намного больнее.
— Ты меня ненавидел, да?
— Вначале, когда ты появилась, ненавидел тебя и его.
— Вначале? А что потом? Ведь я его дочь, дочь врага!
Отворачиваюсь, хотя брат уже увидел мои слёзы. Я любила его больше себя самой, а он ненавидел меня в душе. Уж лучше бы бросил, оставил где-то, когда я была младенцем, чем теперь рассказывать о своих чувствах.
— Мой отец не вернулся с битвы. Мать очень страдала. Я молчал. Единственный мужчина в семье, даже если он мальчишка, не должен плакать, должен стать опорой для матери. Потом появился твой отец. Я не понял, зачем он остался в нашей стране, нашем городе. Впрочем, вру… он остался из-за нашей матери. На неё единственную он смотрел с обожанием, восторгом. Хотя мы никогда не ссорились, и твой отец ни разу не обидел меня, какие-то холод и неприязнь были между нами. И мать он не обижал, грубого слова от него не слышали. То, что я догадался о его чужеземности, ему стало ясно сразу. Он не любил меня, как я не любил его. Потом родилась ты. К тебе они оба относились с нежностью, про меня как будто забыли. Я мечтал немного подрасти и уйти из дома, который перестал быть моим. Опасности и лишения не пугали меня. Они заболели. Не выздоровели. На свете остались только я и ты. Тебе было около двух лет. И моё отношение к тебе переменилось. Я по-своему любил тебя.
