Два разных мнения, два противоположных волка столкнулись во мне, начав своеобразную битву, и я не знал, как стоит поступить.
— Мы могли бы поговорить об этом и в подъезде, — нарушил я молчание безразличным тоном. На секунду на лице Вики появился виноватый оттенок. — Совсем не обязательно было меня сюда тащить ради одной этой фразы…
— Чуть не забыла! — вдруг воскликнула она. Затем встала, подошла к платяному шкафу и вытащила из-за него гитару в черном демисезонном чехле. — Спасибо, что дал поиграть, но с музыкой у меня все-таки проблемы…
— Я же говорил, что с таким маникюром за гитару можно и не браться, — сказал я, взяв гитару за гриф. Но Вика не отпускала чехла. Ее лицо внезапно изменилось: холодная гримаса приобрела нежные черты, острый как ледяная бритва взгляд стал печальным, но на губах ее возникла едва заметная улыбка. Вика, моя улетающая птичка, протянула ко мне свободную руку, положила на плечо и подалась вперед. Оцепенение спало, когда кончики наших носов уже готовы были встретиться. Я отпрянул от Вики, а к ней вновь вернулось это суровое выражение лица. Вика отпустила гитару.
— Если разрывать, то сразу, — выговорил я, отводя взгляд. — Сжигая мосты и прочее в том же духе.
— Иди, — сухо рубанула Вика. В ее взгляде читалось не столько озлобление, сколько обида — казалось, она ожидала от меня совершенно другой реакции.
Входная дверь — дверь в прошлое — хлопнула за мной, и я остался один на лестничной площадке. Хватка черного волка ослабла, я будто вынырнул из омута. Там, за декоративной металлической дверью, еще слышны были глухой шум спецэффектов из телевизора и голос Вики, отвечающей что-то родителям. Прошлый мир, старый мир, мир с Викой, куда отныне вход для меня закрыт, и понимание этого пробуждало то ли чувство одиночества, то ли свободы.
Последние зимние объятия еще держали в холоде городские улицы. Белые проплешины грязного снега робко напоминали о той пышной поре ослепительных дней и морозов, но теперь вызывали только чувство раздражения. Серое небо не обещало ничего хорошего. А я — наоборот: был свободен и полон радостных перспектив. В конце концов, теперь не придется тратить на Вику деньги и у меня появится больше времени для творчества.
Музыка — вот чем я занимал свободное от рабства в магазине время. Три месяца назад в недрах славного города Невинки начала свою деятельность команда музыкантов, взявшая себе неприметное имя «Скальд». Так же как и наши польские тезки «Skaldowie», группа «Скальд» специализировалась на балладах, исковерканных ритмом тяжелого фолка или folk-metal. Так что жизнь моя сплошь состояла из музыки: днем я торговал музыкальными компакт-дисками, вечера проводил на репетициях во «Дворце культуры имени Горького». Еще год назад я был студентом «Политехнического института», готовился к карьере технаря на каком-нибудь предприятии города, и думать не думал перенести сферу своей деятельности в область искусства. А затем какая-то невидимая рука толкнула меня в правое полушарие человеческого сознания, где я утонул глубоко и прочно.
В довольно просторном помещении, размером в школьную аудиторию, царил загадочный полумрак — лишь несколько лампочек освещали комнату. Вдоль стен громоздилась пыльная аппаратура: колонки, усилители, бобинный проигрыватель, синтезатор «Yamaha», барабанная установка неизвестного производства, коробки с кассетами и грампластинками «Мелодии», микрофонные стойки и пюпитры и еще куча всякого хлама. Бетонные полы устланы проводами, покрытые вековой пылью жалюзи плотно, а может и намертво, сомкнуты, отгораживая обитель искусства от мирской суеты. Этот предназначенный для старой аппаратуры закуток был арендован у администрации «Дворца культуры имени Горького» с тем уговором, что репетиции будут проходить либо вечером, либо рано утром, когда грохот нашей музыки не будет отвлекать местный персонал от своих непосредственных театрально-художественных обязанностей. Конечно, такое соседство предусматривало не только временные, но и децибельные рамки: пошуметь как следует нам бы не позволили.
Когда я пришел на репетицию, почти вся команда была уже в сборе, настраивалась, проигрывая разные мелодии, большей частью придуманные на ходу. С каким-то нездоровым энтузиазмом регулировали эквалайзер, отчего стало понятно: Алекса еще нет — он такого варварства не допустит.
— Привет всем, — перекрикивая общий шум, возвестил о своем присутствии я. Тут же раздалась приветственная барабанная дробь за установкой, венчавшаяся коротким звоном тарелки, — это Игорь. Человек он немногословный, часто угрюмый, но от барабанов не оторвать, даже когда нет поблизости установки, обязательно найдет что-нибудь гулкое и звонкое. Или просто отбивал ритм на коленях или столешнице, когда руки больше ничем не заняты. Вообще Игорь для нашей группы был настоящим подарком: не так-то легко найти барабанщика, тем более толкового, — никто не хочет быть тем парнем, который постоянно сидит на стуле за установкой, откуда его красивого нифига не видно. А Игорь — он был прирожденным «тарабанщиком». Это был низкий, коренастый паренек с темно-рыжими волосами, накрывающими уши. Иногда Игоря можно было спутать с гномом.
Ребятам нравилось, чем все мы здесь занимались. И если бы не Алекс, мы бы так и не нашли друг друга. Шатались бы где-нибудь по улицам со своей подъездной романтикой, а затем и вовсе забросили инструменты в чуланы накапливать пыль. Сам же Алекс — сокращенно от Алексей — был довольно грамотным музыкантом да и человеком в общем. Окончил музыкальную школу, затем «Ставропольский колледж искусств», чем остальная группа похвастаться не могла — музыке обучались сами, практически с полпинка от доморощенных учителей: даже обычный нотный стан казался нам таинственной и запутанной эльфийской вязью. Алекс собрал группу три месяца назад, кого добровольно, кого силой или даже хитростью, потому как некоторым товарищам такая затея показалась заведомо неудачной. Алекс выискивал по друзьям, знакомым, а кто попался и случайно — Сергей когда-то промышлял игрой в подземном переходе, где его и «взяли».
— О, торгаш явился! — откуда-то из-за колонок прокричал Дима — бас-гитарист. Это единственный человек, которого я знал дольше всех. Когда-то в детстве по двору вместе гоняли, скучали за одной школьной партой, но вскоре как-то перестали видеться, разошлись по разным ВУЗам, и только теперь, попав в общую сборную, возобновили нашу дружбу. Хотя дружба — сильно сказано, мы были слишком разные в представлениях о мире, мне он представлялся в менее приземистых и пошлых тонах, однако какая-то товарищеская симпатия все же имелась. Дима отличался разнообразием причесок, которыми раз в месяц одаривал свою голову, и неизменным наличием фенек на шее, запястьях, пальцах и ушах, стараясь изобразить сходство с Джеком Воробьем. Извините, капитаном Джеком Воробьем.
