Мотал я демона по вымершим улицам что-то около часа, в результате привёл кругами к дому N 17 по улице Грязнова. Тому, кто посвящён, понятно, конечно, почему именно туда. Старый, когда-то доходный, а ныне просто жилой дом стоит как раз на месте силового стыка с посюсторонней тягой.
К слову сказать, я эту хибару о двух этажах и с легкомысленного вида балкончиком называю «Домом драконов». Неспроста. Секрет знаю. Когда с тополей, растущих у дома, опадают последние листья, среди прочих мотивов пущенного по фронтону деревянного кружева, можно, если хорошо приглядеться, увидеть драконов. Головы им плотник вырезал лошадиные, уши — поросячьи, глаза — утиные. И каждому вместо жала воткнул в зубастую пасть по вьющемуся барвинку. В результате забавные вышли у шутника летающие тати. И на вид — добродушные. Я тоже на вид добродушный, на самом деле — шалишь!
Завернув во двор, сразу метнулся к стоящему в глубине сараю, матерясь на все лады, вскарабкался по загодя приготовленной стремянке на латаную-перелатаную крышу, отдышался, отплевался, закурил и стал поджидать супостата. Скучать пришлось недолго — рассвирепевший демон приковылял в ограду минуты через полторы, я даже цигарку не успел до фильтра добить. Как я и надеялся, выкормыш Запредельного не сразу понял, что угодил в западню, а когда сообразил, было уже поздно. И до того был при всей своей мощи неповоротливым увальнем (все они, крым-рымы, жутко неуклюжи), у истончённой же границы Пределов и Запредельного пуще прежнего стал тормозить. Каждый шаг давался ему с таким трудом, будто не по лужам асфальтовым шагал, а по топкой болотной жиже. Через три-четыре шага и вовсе замер, ни дать, ни взять — танк с опустевшими топливными баками. Стоит, с места сойти не может, только пятью (в шестой хам-молот) когтистыми лапами воздух вокруг себя месит, дотянуться до меня пытается. И нездешне, инфернально при этом подвизгивает. Чисто Брюнхильда в «Полёте валькирий».
Набравшись терпения, подождал я, пока высосут Пределы из лишённого теневой защиты крым-рыма часть запредельной Силы, а когда случилось, выдернул из рулона полусгнившего рубероида меч инхип, что на время выцыганил у главного опера городских Молотобойцев Серёги Белова. Выдернул и лихо покрутил над головой. Потом, не удержавшись от дешёвой театральщины, порубал огненным лучом фонарный свет на лоскуты, издал ратный клич драконов и прыгнул вниз.
Кончая демона, особой радости не испытывал. Вообще никаких эмоций не испытывал. Просто делал свою работу. Выбил из его лапы страшное оружие и — бизнес, ничего личного — вогнал в атакующем прыжке меч по самую рукоять в бугристую грудину. И уже после этого сплёл сообразное моменту заклинание сопротивления:
Не подмять Устав хаму-молоту:
«Жи-ши» через «и»,
Трамвай — спереди,
Честь — смолоду.
От Начал до Суда, как ни крути:
Одной не миновать,
Двум не бывать,
Дважды не войти.
А потом выдернул луч и добил по-простецки:
Сгинь, разбуженное лихо,
Пусть в Пределах станет тихо!
Демон напоследок взвизгнул пронзительно, будто хряк при заклании, вывернулся наизнанку через свежую рану, вспыхнул ярко и в следующий миг обратился в облако трухи, что тут же и осыпалась на асфальт чёрными хлопьями. На том моя часть работы была исполнена. Дальше — это уже была забота местного дворника и городских Молотобойцев. Дворнику предстояло размести метлой по ветру непонятную дребедень, а Молотобойцам — найти трикстера. Так они, отважные бойцы городского Поста кондотьеров Предельного съезда сыновей седьмого сына, называют всякого посвящённого, совершившего противоправные действия. И они его, разумеется, нашли. В два счёта нашли. Хотя, чего там, честно говоря, искать-то было? Пустяк. Рутина. Тупо отработали список участников злополучного тендера, вычислили самого обиженного и уже через него добрались до Трофима Ходатаева-Якунчика, чернокнижника с паршивой репутацией из Медоварихи. Добрались и приняли. Пройдоха поначалу в отказ пошёл, но когда хорошенько прижали (Молотобойцы в этом деле бо-ольшие доки), повинился, что так и есть — это он, подлец такой мерзопакостный, вызвал крым-рыма из Запредельного. Повёлся сдуру на заманчивое число с пятью — чтоб нам так жить — нулями.
А вот отделался Ходатаев-Якунчик, на мой взгляд, легко. Чересчур легко. Можно сказать, испугом отделался. Какая-то скидка ему там вышла по Третьей оговорке Марга Ута, так что огрёб всего ничего — семь лет немоты. Ерунда, а не срок. А-та-та по попе мальчику, чтобы грязный ноготь на пальчике не грыз. Хотя с другой стороны — мне-то что? Не дело дракона посвящённых судить, пусть сами друг друга судят. И ответственность за свои неумные решения и попустительскую мягкотелость пусть тоже сами несут. Но видит Сила, наплачутся они ещё с этим Ходатаевым герб ему на щит Якунчиком. Ей-ей, наплачутся. Ну и ладно. Для меня та история уже пылью архивной стала, тут новое дело наклёвывалось.
Импозантному мужчине, которого Лера впустила в кабинет, было на вид лет шестьдесят, может, немногим больше. Шикарный кожаный плащ, часы швейцарской сборки, портфель из крокодила и выпендрёжная трость с массивным набалдашником говорили о нём, как о человеке обеспеченном, а в манере держаться сквозило нечто начальственное. Я, честно говоря, и подумал сперва, что господин этот, похожий на сенбернара-медалиста, какой-нибудь начальник. Пусть средней руки, быть может, умывальников, но, всё-таки, начальник. Вот почему сильно удивился, когда он, сняв шляпу и церемонно приложив её к груди, отрекомендовал себя следующим образом:
— Холобыстин Семён Аркадьевич, писатель.
Произнёс он эту фразу так, будто я должен, даже обязан был знать его имя. Мало того ещё и добавил:
— Тот самый.
Обнаружив, что это не произвело на меня должного впечатления, он спросил без обиняков:
— Надеюсь, читали мой последний роман «Ржавый восход»?
Из присущей мне деликатности я промолчал. Однако посетитель, не будучи глупцом наивным, а как раз напротив — тёртым калачом, понял всё и без слов. Хмыкнул изумлённо и предъявил:
— Ну а «Плоть и кровь»? «Год рыжей псины»? «Гнев отринутых богов» наконец?
Я даже бровью не повёл.
— Что, даже и не слышали? — искренне поразился он.
Покачав головой и, внешне выказывая крайнее сожаление, я развёл руками:
— Увы, но нет.
Покосившись на книжный шкаф, под завязку забитый пыльными томами, писатель счёл нужным слегка попенять мне за дремучесть:
— Удивительно, как это вы так. Мои книги много шуму в Городе понаделали. Можно сказать, прогремели.
