А мог бы и раньше почувствовать, дурень слепоглазый.
Мысли чуде, что поселилось у Элеи под сердцем, наполняли Шута невыразимым теплым счастьем. Никогда прежде ему не доводилось испытывать подобных чувств.
'Он будет мой… по-настоящему мой. И никто не отнимет его у нас… , - Шут не знал, кого носит под сердцем Элея, но почему-то был уверен, что у нее родится именно мальчик.
А на третий день счастье закончилось. Как всегда неожиданно…
Шут просто шел к мадам Сирень, весело насвистывая мелодию, которая неожиданно сама родилась у него в голове. А потом вдруг замер, будто его чугунной сковородой по макушке огрели. Пошатнулся и сел прямо посредь коридора. Голова кружилась до тошноты, а плечо вспыхнуло яростной болью. Шут рывком задрал свободный кружевной рукав и с тоской уставился на ящерицу, темные узоры которой налились кровью и пульсировали в такт ударам сердца.
'Опять… — он с ненавистью стиснул зубы, стараясь не закричать от боли, которая закручивалась все сильней. — Что же это… Неужели теперь всегда… так будет?! — Шуту хотелось плакать от отчаяния. Не потому, что угольный рисунок жег горячей огня, а от осознания собственного бессилия и невозможности защитить то, что дорого…
Он понимал — эти люди доберутся до него. Рано или поздно доберутся. И никого не пожалеют из тех, кто окажется рядом.
До портнихи Шут так и не дошел. Кое-как дополз до своей комнаты и, опустившись на колени, до самой подмышки сунул руку в ведро с холодной водой для умывания. Боль стала не такой острой, теперь она тупо билась под кожей, но все равно была так сильна, что Шут подумал как бы его не стошнило в это же ведро.
Обошлось. Спустя еще несколько бесконечно длинных минут огонь, терзавший плоть, потух так же неожиданно, как и разгорелся. Шут устало свалился прямо возле ведра и уснул почти в тот же миг.
2
Он долго думал, как начать этот разговор. Сгрыз два ногтя под корень, выпил до дна здоровенную бутыль с вином, встретил закат, а потом и рассвет, сидя на подоконнике в своей некогда тайной комнате, которая теперь была совершенно обычной. По-прежнему ее украшали стеклянные бусы и заморские маски, но в двери не было больше засова, только дыра на месте прежнего замка. Сломали, когда искали беглого преступника…
Одну за другой перебирал Шут в голове умные и не очень мысли, пытаясь понять, как же лучше втолковать любимой женщине, что ее место не в чужом доме, а за надежными стенами Брингалина. И на каждый умный довод словно бы слышал голос своей королевы, сердитый, звенящий от обиды и слез… Она же не поймет. Не поймет, что все уже слишком серьезно! Начнет говорить эти женские глупости…
Нет уж! Довольно Хиргиной смерти…
Довольно…
Шут с отвращением посмотрел на почти пустую бутыль в своей руке и отбросил ее в сторону. Ему хотелось, чтобы она разбилась, но та оказалась слишком прочной. Лишь с грохотом прокатилась по каменному полу и остановилась, покачиваясь, в углу.
— А что б тебя… — неожиданно для себя он вдруг схватил бутыль и со всего размаху грохнул об стену, украшенную масками. И когда их разноцветные осколки, смешавшись с глиняными черепками, брызнули во все стороны, испытал болезненное, незнакомое доселе облегчение. Пьянея от собственной ярости, Шут принялся срывать и остальные украшения комнаты, швыряя их на пол, круша все вокруг себя, все свои мечты, все детские фантазии, которым не было места в реальной жизни… Он хотел, не теряя больше времени, запрыгнуть в седло и ворваться в сад, где ждала его Элея, прямо сказать ей о своем решении и не думать об извинениях и способах смягчить жестокие слова. Но вместо этого прислонился лицом к стене, обхватив руками обрывки стеклянных бус и затрясся в беззвучном плаче.
Как трудно стало, как непонятно и зыбко с той поры, как он вернулся…
Время не стоит на месте, тем более в таких местах, как королевский дворец — Шут многого не узнал, многие не узнавали его. А узнавшие делали такое лицо, словно на месте прежнего дурачка видели жалкое подражание самим себе. По крайней мере, Шуту так казалось. Никто из господ не спешил проявлять любезность к нему, дамы тоже смотрели с сомнением, как всегда не зная, чего ожидать от бывшего паяца.
Только слуги встретили Шута с радостью. Весть о том, что господин Патрик жив, облетела дворец быстрей, чем ветер несется по гулким каменным коридорам. Но в дни перед походом к Таронским горам Шут был сам не свой, ничего не замечал. Зато когда он вернулся с Руальдом от разрушенного замка, то обнаружил, что ему искренне рада не только мадам Сирень.
И больше всего обрадовался, когда в первый же день встретился на кухне с Миртой. Служаночка как была, так и осталась невысокой, тоненькой и хрупкой. Сама она Шута и не заметила бы — слишком сосредоточенно смотрела перед собой, неся на вытянутых руках поднос с пустыми чашками из-под чьего-то завтрака. И очень удивилась, когда нос к носу столкнулась с господином Патриком… Они долго потом сидели у Шута, вспоминали прошлое, рассказывали друг другу о главных и не очень событиях своей жизни. Шут узнал, что после его побега из дворца, Мирта твердо решила для себя никогда больше не оказываться в роли беспомощной затюканной простушки… Упросила старшую горничную взять к себе в помощницы и очень скоро научилась многому, что прежде считала невозможным. А еще у нее появился жених из кузни, и теперь уж точно никто не смел обижать эту девочку. 'Вы принесли мне удачу, господин', - тихо сказала она Шуту, и тот понял, что это для нее это чистая правда.
Разве он имеел право спорить?
Вместо этого Шут с надеждой спросил, не хочет ли Мирта вновь, как и прежде, наводить порядок в его комнате, ведь ей удавалось это лучше всех… Но девушка лишь печально покачала головой и призналась, что уже несколько месяцев, как прислуживает лично господину главному ловчему. Увидев искреннее расстройство на лице Шута, она и сама загрустила. 'Я не могу сейчас уйти от него к вам, господин Патрик… — прошептала она, опустив глаза. — Простите… Я… если я уйду просто так… и если вы… вдруг снова… уедете… мне никогда больше не видать хорошей работы… . Вот и все. Что тут скажешь… Шуту осталось только вздохнуть и пожелать девушке счастья. В те дни он и сам от радости почти летал.
А теперь… теперь и радость, и счастье походили на те осколки, которыми был усеян весь пол.
За спиной послышалось осторожное покашливание.
Шут стремительно обернулся, махнув ладонью по мокрым глазам. На пороге стоял какой-то лакей.
— Чего тебе?! — голос оказался хриплым и звенящим одновременно. Шут бросил на слугу такой взгляд, что тот лишь чудом не обуглился кучкой пепла. — Чего надо?! — обычно он был вежлив с прислугой, но этот малый зашел слишком невовремя.
