Удивленные мамины глаза наполнялись уважением:
— Ты догадалась? Как?
— Да это же совершенно неважно, мама! — воскликнула Маруша. — А можно… А можно мне взглянуть на Серебряного Птенца? Ну хоть разочек?
На потемневших от времени балках крепились мятые листы жести. Выкрашенные в яркий голубой цвет снаружи, здесь они являли себя серыми и угрюмыми с рыжими морщинами и бурыми язвами ржавчины. Солнце осталось снаружи. Полотно крыши жестко отделило весь внешний мир. Оно же служило и защитой от нескромных взглядов и неугомонных порывов ветра, смущавшегося среди деревьев, но яростно бушевавшего, лишь только он чувствовал простор. Лето сюда не заглядывало. Здесь вечно пахло сырым деревом и плесенью. Но гнездышко покоилось на золотистом сухом песке без единого камешка. Венок, свитый из сухих трав, благоухал ароматом далекого поля.
Возле гнезда суетились две галки-няньки. На обломке белого кирпича томно склонил голову красавец-щегол, всем видом показывавший свое исключительное положение. Хотя даже желторотому птенчику было ясно, что щегла допустили на чердак лишь затем, чтобы он по первому приказанию доставлял сюда червяков. В отдалении важно расхаживал почтенный ворон, оставивший по особому случаю загадочный Пятый Переулок, куда простые птицы не допускались, а птицы верхнего уровня залетали чрезвычайно редко. Тут же сновал чиж с нахальным бульдожьим взглядом, изображавший телохранителя то ли ворона, то ли Серебряного Птенца. Он то и дело расправлял свои узкие серповидные крылья. Однако, судя по тому, что его лапы уже не раз были отдавлены сновавшими вокруг синицами, в свою роль искренне верил только он сам. Синицы же обращали внимание лишь на рассыпанное по чердаку просо. В щели завистливо пялились воробьи, которым вход сюда был категорически воспрещен.
Марушу никто не заметил. Няньки оживленно спорили.
— Всего две недели! — тараторила первая. — Две недели, и от яиц одни скорлупки.
— Это у голубей-то? — верещала вторая. — Да они за месяц едва-едва управляются.
— Много ты видела голубей, — фыркала первая.
— Да уж поболее твоего! — возмущалась вторая.
Щегол внимательно вслушивался, то и дело раскрывая клюв, но не решался затронуть столь деликатную тему. Стриж мельком покосился на Марушу, но, увидев, что опасностей от нее не дождешься, набычился и мгновенно утратил к ней интерес. Ворон же был погружен в думы.
— Вот она, — и мама легонько подтолкнула Марушу вперед.
На миг старый ворон замер, словно вслушиваясь, затем развернулся и, склонив голову, внимательно осмотрел Марушу.
— Маловата, — цыкнул он. — Мне думалось, она уже выросла. Впрочем, так даже лучше. Взрослым отыскать Заоблачную Страну гораздо труднее.
Маруша огорчилась. Впрочем, ее огорчения тоже никто не заметил.
— Две недели, — упорствовала первая нянька.
— Ты вечно путаешь голубей с воробьями, — презрительно отозвалась вторая.
— Это я-то?!! — первая аж задохнулась от ярости. — Это я-то?!!
— Кх-м, — вступил щегол, но ничего не сказал, лишь надулся еще многозначительнее. Стриж потирал правую лапку, об которую только что запнулась синица. Отходить в сторону он считал ниже своего достоинства. Синицы суетливо перебегали с место на место, склевывая дармовое угощение. Среди них уже затесался первый воробей, смущенно косивший под более значимую птицу. Остальная воробьиная братия готовилась последовать примеру безымянного героя. Вокруг текла самая обычная птичья толкотня, словно рядом в травяном гнездышке не лежало серебряное волшебство. Даже Маруша усомнилась в том, что ей только что рассказывала мама.
— А можно мне посмотреть на птенца, — стала канючить птичка. — Можно? Мне обещали!
— На птенца, — повторил ворон, размышляя о чем-то своем, но потом встрепенулся. — Ах да! Конечно же! Тебе, разумеется, можно! И даже весьма полезно.
С этими словами он, ловко обогнув суматошных нянек, провел Марушу к самому гнезду. Перегнувшись через бортик, Маруша увидела новорожденного.
Его словно вылили из серебра. И лапки, и клюв, и хвост, и перья крылышек. Вот только глаза Маруше увидеть не удалось. Птенец спал. Он походил на крошечную статуэтку из музея, но округлые бока легонько вздымались при каждом вдохе.
— Вот он какой! — благоговейно прошептал ворон и тут же принял строгий тон, повернув голову к Маруше. — Запомни, только от тебя зависит, проснется он или нет.
— Почему? — удивленно спросила Маруша.
— Серебряный Птенец — одна из мифических, давно забытых птиц, — ворон сложил крылья за спиной и начал расхаживать, словно учитель в школе. Мифические птицы вымерли бы давным-давно, если бы в один день, прекрасным его не назовешь, покинули нас и улетели в далекую страну, чтобы уже никогда не возвращаться. Они выжили, потому что собрались все вместе и никогда не оставляли друг друга. Незримая поддержка связывала их, исцеляла раненых в битвах, поднимала на ноги больных, дарила полет тем, кто никогда не мог летать. Кому-то надо принести весть о Серебряном Птенце в Заоблачную Страну, чтобы оттуда протянулась невидимая нить и разбудила птенца. Наше счастье, что он родился. Наше горе в том, что сил ему дано лишь до четвертой зари. Теперь именно тебе решать, каким станет мир.
Галки-няньки, умильно сложив крылья, оглядывали Марушу.
— Бедненькая, — просипела одна.
— Несчастненькая, — проворковала другая.
— Какая уж есть, — сердито отозвалась Маруша и повернулась к ворону. — Ты хочешь сказать, что судьба всего мира зависит от того, долечу я до Заоблачной Страны или не долечу?
— Не только, — недовольно каркнул ворон. — Важно еще, КОГДА долетишь. Заря, наступившая после Ночи Звездопада, изменит мир в совершенно иную сторону, чем та, что расцветет после Ночи Легостая. И то же самое я могу сказать про зарю, которая закроет Ночь Пустозвона.
— И каким станет мир?
— Этого не знаю и я, — смущенно склонил голову ворон. — Мне ведомо лишь, что кроется за четвертой зарей.
— Ну и? — Маруша решила все прояснить до конца. — Что будет, если я принесу весть к четвертой заре?
— Мир останется прежним. Тогда приход Серебряного Птенца знаменует лишь возвращение к старым временам. И зрячим позволено будет взглянуть на истинные обличья птиц верхнего уровня. Но те, кто увидят, не причинят нам вреда. Остальные же будут продолжать видеть нас воробьями, да воронами и упорно не замечать.
— Жаль, — вздохнула Маруша. — Я хотела предстать во всей красе перед целым миром. Такой длинный путь и такая незначительная награда.
