– Ты должен знать… твой отец был… нечеловеком! Орком. Он сам признался!.. ты – полуорк… я сделала все… все, что могла… – и несчастная закашлялась, задыхаясь. Когда подбежала обеспокоенная медсестра, она уже не дышала. На лице усопшей проступило несвойственное ей при жизни умиротворенное выражение.
Мясоедов остался один-одинешенек. Рок-музыкант… орк-музыкант… то есть, полуорк. Три дня он пил и плакал. Потом попытался встряхнуться, сходил на тренировку, на репетицию, забежал на бывшую работу, поблагодарил за сочувственные слова – и, добрался до ночного клуба в поисках лучшего друга еще со школьных времен, трубача Володьки Горелова. Хотелось с кем-то поговорить «за жизнь». Володьки Мясоедов не нашел, но услышал закулисные откровения Колюни.
– Обезьян! – визгливо продолжал Мишанин. – Ты еще пожалеешь! Видала, какой тип его тут искал? Настоящий мафиози! Бандитская рожа!! А представь себе – родственничек?!
Севка насторожился. Какой бы то ни было, пусть и завалящий родственничек ему бы сейчас не помешал…
– Ой, ну пусть и бандит, ну что тут такого? Кто сейчас не бандит? – с обычным томным придыханием проворковала, отбиваясь от Колюниных приставаний, Элис. – Очень даже ничего мужик… настоящий мачо… он и сейчас в зале. Слушай, и правда, на Севку похож!
– ГДЕ?! – Мясоедов решительно вмешался в чужой разговор. Бабуля не преминула бы сделать ему замечание.
– Явился, не запылился! – недовольно буркнул певец вместо приветствия и поспешно ретировался.
– Ой, Сев, привет! – восторженно взвизгнула Алка и, сообразив, что Мясоедов ждет ответа, неохотно добавила: – Да вон… мачо этот… за третьим столиком слева… Новоявленный полуорк внимательно оглядел зал и присвистнул.
Незнакомец определенно смахивал на полномочного представителя сицилийской мафии. Такой же волосатый как сам Севка, но с поправкой на черную масть, широкоплечий и вальяжный мужик лет тридцати был, пожалуй, даже красив – в итальянско-грузинском стиле, – и, как ни странно, при этом действительно похож на то, что Мясоедов наблюдал, морщась, каждое утро в зеркале. Шикарный костюм, толстая золотая цепь, массивный перстень с черным камнем. В лице его явственно проступало что-то хищное, волчье.
Глядя на самозваного родственника, Севка даже почувствовал себя немного неловко в старых потертых джинсах и привычной красной футболке с надписью «Слава труду!». Может быть, потому, что речь шла о родиче. Подобные чувства Мясоедов испытывал только в присутствии бабушки. Обычно никакие броские тряпки богатых торгашей не могли смутить рок-музыканта. У каждого мира свой стиль.
Севка, наверное, раздумывал бы дольше, но в дело вмешалась Алка, решившая не упустить возможность познакомиться с «родственником».
– Пойдем, представимся! – заявила она безапелляционно и, подхватив ошеломленного такой наглостью ударника под руку, поволокла за собой к столику «сицилийца».
– А вот и мы! – бесстыже вильнув обнаженным плечом, девица плюхнулась на свободный стул и, плеснув себе дорогого коньяка, пояснила: – Вы ведь Мясоедова искали?
Не обращая на нахалку никакого внимания, чужак пристально уставился на музыканта.
– Да, это ты! – непонятно сказал он, протягивая густо поросшую волосами лапищу, на которой блестели золотым браслетом дорогие часы. – Здравствуй, брат! Меня зовут Арсен Лу.
-Брат? – потрясенный, Сева крепко пожал протянутую руку – и свет погас… …так, во всяком случае, ему показалось сначала.
Вновь обретя опору под ногами, Севка огляделся, преодолевая головокружение: огни костров освещали покрытую редким леском долину. Он стоял на дне котлована, окруженного невысокой насыпью, на которой время от времени мелькали какие-то тени.
Вокруг копошились покрытые серой шерстью, огромные тупорылые твари…
В нос шибануло резкой пронзительной вонью: запах гари, звериных тел, крови, разложения. «Миазмы» – всплыло в памяти словечко из лексикона Анны Николаевны. К горлу подкатила тошнота. И тут раздался тоскливый, душераздирающий вой. Севка отшатнулся.
– Так плачут орки! – пояснил Арсен Лу. «Орки?» Мясоедов открыл рот, чтобы расспросить, узнать, но неожиданно для себя вдруг так же протяжно и печально завыл. Это продолжалось минуты три. Невероятным усилием воли ему удалось подавить странный порыв.
Незнакомец, назвавшийся братом, молча стоял рядом с ним, нервно теребя золотое кольцо с черным камнем.
– Можешь повыть, не стыдно! – сказал он, криво улыбаясь. – Два дня назад в битве народов погиб отец. И не только он. Многие из наших ушли к Великому отцу. Враги загнали орков сюда. Сегодня прощание с погибшими, потом суд. Над племенем. Немного нас осталось… Отец погиб! Севка сдержал рвущийся из горла вой и огляделся. Орки? Орки. Ближайшие, так сказать, родственнички…
Вот тебе, Мясоедов, получай! Не ты ли так долго и страстно мечтал о воссоединении с родичами? Смешно вспомнить, что он страдал от своей непохожести на людей, бредил другим миром. И вот он, мир. Другой.
Нельзя сказать, чтобы Севка был сильно удивлен. Небольшой любитель чтения, придя в себя после смерти бабушки, он пересмотрел все сайты в Интернете, где встречалось слово «орк», и даже порылся в энциклопедии. Ничего утешительного не обнаружив, Севка считал себя готовым к самым неприятным переменам, но… если б тут не так сильно воняло!
Вопреки словам Арсена, тварей в лагере оказалось довольно много. Чем они заняты, рок-музыкант сначала даже не понял – а когда понял, едва сумел справиться с приступом тошноты.
Подтаскивая к кострам тела погибших, орки раздирали трупы, вырывали и жадно поглощали куски мяса. Самый крупный, хриплыми возгласами подгонявший остальных, напомнил ударнику ротного старшину Медведева, по прозвищу Косолапый. Заметив появление братьев, вожак в два прыжка оказался рядом и почтительно протянул Арсену кусок плоти, в котором Севка с ужасом опознал человеческое, нет, орочье сердце. Ни секунды не колеблясь, Арсен разорвал мясо на две части и предложил брату его долю. Севка решительно помотал головой, но брат настаивал:
– Возьми. Это сердце отца. Таков обычай: близкие должны съесть сердце погибшего. Завет гласит, что лучше упокоиться в родных желудках, чем в безразличной земле – тогда частица тебя возродится в следующих поколениях.
Севка не мог есть человечину и не собирался уступать. Давить на себя он позволял только одному человеку – покойной бабушке, да и то, до поры до времени.
– Делаешь большую ошибку, – предупредил Арсен, проглатывая второй кусок и с удовольствием облизывая кровь с пальцев с холеными наманикюренными ногтями. – Надо стать своим, здесь теперь наше будущее. Думаешь, мне тут нравится? Моя мамаша, между прочим, француженкой была. Из Парижа. Я, если хочешь знать, в Сорбонне учился!
