Намухха склонил голову, послушал.
— И это бывало, — наконец сказал он. — То, что внизу, под слоем земли и воды, — оно еще не остыло. Горы тряслись и раньше, и земля уходила из-под ног.
— Из-под наших ног? Из-под наших с тобой, брат?..
Снисходительная усмешка пропала с темного лица Намуххи. Он поднял голову. Тучи, приподнявшись, тяжело поползли к югу, оставляя рваные клочья на мокрых гребнях хребтов.
Намухха облизнул внезапно пересохшие губы.
— Что-то я не пойму тебя, брат…
— Или не хочешь понять?
Они обменялись долгим взглядом, и Намухха сделал шаг назад:
— Ты хочешь вернуться на землю?
— Да.
— Вселиться в слабое человеческое тело?
Аххуман глубоко вздохнул:
— В мертвое тело, брат. Мы не можем вселяться в живых.
— Это ты не можешь! — торопливо перебил Намухха. — А я — могу!
Аххуман медленно взмахнул рукой. Взглянул в небо:
— Это уже не так важно.
— И ты, созидатель, будешь сражаться? — спросил Намухха. — Возьмешь в руки меч и пращу и бросишься в человеческий муравейник?
— Ты знаешь, — кивнул Аххуман. — Значит, ты согласен.
— Я еще не решил.
— Это тоже неважно. Мы возвращаемся к людям. Прощай, брат.
Он уже повернулся спиной и сделал шаг, когда сзади донесся хриплый смех, похожий на клекот.
— А будет смешно, если мы встретимся там, внизу, в поединке! Давно же мы не мерялись силой, как в детстве, Строитель! — крикнул Намухха.
— Очень давно, — кивнул Аххуман.
Пронзительно голубое небо. Лед, снег, черные обнаженные скалы.
Через перевал, узкой тропой, пробитой среди вечных снегов, движется маленький караван.
На первом верблюде, нахохлившись, сидит проводник. На нем громадная шапка из цельных заячьих шкурок, стеганый кафтан с высоким стоячим воротником, на ногах — теплые меховые сапоги. В прорехи кафтана видна толстая шерстяная рубашка, на поясе — маленький кривой кинжал. Темное лицо повязано платком — оставлена только узкая щель для глаз.
Белое безмолвие нарушает шорох.
Проводник поворачивает голову.
Звук доносится с белого покатого пригорка недалеко от тропы. Под слоем льда, припорошенного снегом, что-то происходит.
Солнце слепит. Верблюд опускается на колени, проводник съезжает на белый наст.
Скрипит искрящийся снег. Проводник медленно идет к пригорку. Наклоняется. Сметает рукавицей снежную пыль.
Издалека, из глубины зеленого льда на него смотрят чьи-то глаза. Человеческие глаза. Живые.
Проводник отшатывается, кричит, машет руками. Караванщики спешат к нему.
Подбегают — и замирают. Вмороженный в лед, перед ними лежит громадного роста человек в полуистлевшей одежде, еще узнаваемой: это военная форма. Потускневшие знаки отличия, рука, судорожно сжавшая длинный кинжал. Рядом, в глубине ледяного монолита, — самострел и три заржавевших железных стрелы.
Глаза человека открыты. И смотрят на ослепительный, залитый солнцем мир с немым вопросом: зачем?
Триумвират, правивший Приозерьем, собирался вместе нечасто. Только когда требовались срочные решения или во время общенародных празднеств, или триумфов. Или необычных забав.
На этот раз триумвиры собрались поглядеть на удивительную загадку природы.
Эту загадку несколько дней везли от Огненных гор в специальной закрытой повозке. Внутри повозки, обмотанная пергаментом и несколькими слоями минеральной ваты, покоилась гигантская глыба льда, вырубленная из ледника. Когда повозка спустилась с гор, вокруг собралась толпа. Каким-то образом стало известно, что в столицу везут необыкновенное чудо: ледяного человека. Эту толпу охранники сначала пытались разгонять, потом махнули рукой.
Толпа следовала за повозкой все дни пути, лишь на ночь исчезая в придорожных селениях.
Но то, что началось при въезде в столицу, пахло уже беспорядками. Из канцелярии триумвирата даже последовал приказ применить силу, чтобы разогнать толпу. Конные стражи порядка заработали плетьми, но это лишь добавило ажиотажа. Люди уворачивались от плетей, и хохотали над теми, кто падал от хлесткого удара.
Кут — Старая Столица Нарронии — всегда был веселым городом.
* * *
Главный распорядитель лишь мельком глянул в повозку, хотя специально для него часть ледяного куба освободили от ваты и пергамента. Темный кусок льда. Смутные контуры человеческой фигуры.
— Поставьте его пока вниз, в подвал. Я зайду позже — взгляну на ледяную диковинку…
Повозка подъехала к дверям в подвал, рабочие настелили доски как для бочек с припасами, которые в дни жатвы катали вниз. Куб приподняли механическими домкратами, с помощью канатов и рычагов поставили на доски, смазанные салом, и осторожно вкатили в подвал.
Там куб подхватили, выпрямили и установили у стены, где уже приготовлены были кожаные емкости со льдом. Ими обложили монолит.
Главный распорядитель Эноф появился, когда стемнело. При свете масляных ламп осмотрел монолит, приказав вновь частично освободить его от пергамента. Оказалось, что куб установили вверх ногами: замерзший человек стоял на голове.
Эноф ухмыльнулся.
— Потерпит. Завтра перенесем его в музей, а послезавтра представим триумвирам.
* * *
— Так я и думал — очередной вздор, — сказал Первый триумвир, седой старец с благообразным лицом. — Старая сказка о снежном человеке. Правильнее всего будет вернуть его обратно в горы.
— Нет, пусть он останется в нашем собрании диковинок, — отозвался Второй.
— Но ведь он растает. И начнет разлагаться.
— Мы обложим его льдом. Поместим в двойной саркофаг. Замочим в крепком вине, зальем мёдом, в конце концов…
Третий триумвир молча разглядывал человека, заключенного в кубе льда. Лед уже подтаял, и с помоста, на который его установили, сбегал ручеек.
— Вся штука в том, — вступил в разговор первый советник Второго триумвира, — что этот снежный человек — жив.
— Вздор! — повторил Первый. — Нам уже доставляли подобные диковинки. Была даже одна замерзшая лошадь. Помните?.. Нет, вы, молодежь, ничего не помните… Лошадь во льду. Была лошадь.
— Живая? — спросил кто-то вполголоса.
Старец испуганно взглянул по сторонам, поискал глазами говорившего. Не нашел. И ответил почему-то шепотом:
— Мертвая… Видимо, ее застала в горах осенняя непогода…
— Смотрите! — закричал вдруг советник.
Человек во льду, казалось, шевельнулся. По крайней мере, глаза его ожили, — казалось, что они смотрят, — нет, прожигают взглядом.
