Я искала ее в смятении, и даже заходя в небольшой, окруженный стенами садик, место бесконечной умиротворенности, я не смогла успокоиться, по крайней мере, в тот момент; и мне, возбужденной и нетерпеливой, казалось, что она чересчур стара, чтобы понять мои чувства. Мальвина так близко подошла к совершенному идеалу учения Дам — так с какой стати она должна проникнуться ко мне сочувствием?
Но вот наши глаза встретились, и я поняла, что она все понимает. Она не оценивала меня в течение того долгого мгновения, когда мы сидели, прикованные взглядами друг к другу, не осуждала моего нетерпения. А просто вбирала в себя столь мешающую мне жалость к самой себе, чувство возмущения, проясняя таким образом мои мысли.
— Я не позволю, чтобы все так закончилось! — выкрикнула я в пылу боли и гнева, пожирающих друг друга в бушующем урагане страстей.
Все так же наши взгляды неотрывно следили друг за другом. Она ничего не говорила. А мне, молодой и неопытной, так хотелось, чтобы кто-нибудь указал мне. «Джойсан, делай это, делай то — и тогда все будет в порядке». Но не было никого, кто мог бы дать мне такие указания. Я была совсем одинока.
Это одиночество и являлось сутью того, что беспрерывно снедало меня.
— Я его жена — и не только потому, что нас соединили узы брака, но и по велению сердца! — вызывающе бросила я. Такой эмоциональный всплеск, возможно, здесь считался греховным. Дамы Норстатта отказывались от всех желаний плоти, становясь послушницами. — У меня есть все права на него — а мы все так же разделены!
Она ничего не отвечала, а я, думая о своей утрате, обрушивала на нее поток слов, вес более резких.
— Мы противостояли злу, и я все мечтала, как потом мы справим настоящую свадьбу. Он… я понимала, что он изнурен этой борьбой, что вскоре должен вернуться ко мне… Может, после того, как злой рок перестанет его преследовать, он освоится с тем, что это такое — быть самим собой. Поэтому я и была так терпелива.
Сейчас, вспоминая те свои слова, я в напряжении потянула поводья и уставилась вперед, не видя дороги.
— Я пыталась дать ему понять — и словом, и делом, — что именно в нем-то я и нашла все то, о чем только женщина может мечтать. Браки между Домами не заключаются по любви. Обычно мы обручаемся — или нас вынуждают — для взаимных выгод наших родов. Но я верю, да, верю, что временами случается так, что из таких вот бракосочетаний выходит нечто более значительное, чем простое сожительство. Мне казалось, что так будет и со мной.
Вам известно об его отметинах, — продолжила я, — о знаке Прежних. Когда враги захватили меня и собирались использовать для своих гнусных целей, именно он в одиночку явился спасать меня. Вот тогда-то я и поняла, что эти отметины ничего не значат, что он не тот, кто заставляет других трепетать в благоговейном страхе, но тот, кого можно любить.
Раны его стали моими, путь его — моим путем. Я знаю, что так будет всегда, пока в каком-нибудь алтаре еще горит Вечное Пламя. Однако всех моих усилий оказалось недостаточно…
Вот оттого-то и ныло мое сердце, а пальцы крепко сжимали шар с грифоном — единственную вещь, которая осталась у меня от него, — даже сейчас я неловко держала его в поисках утешения. Грифон был знаком рода моего лорда, но этот талисман намного древнее — вещь из Пустыни, куда ушли Прежние.
Я посмотрела на него. Даже в этом сумрачном свете утра крохотные янтарные глаза грифона ярко блестели, и я почти что поверила, что его наполовину сложенные крылья шевельнулись — так он жаждал освободиться из заточения в хрустале. Это была вещь Силы, однако ни мой лорд, ни я не знали, как им пользоваться. К тому же это Ключ…
Я вспомнила слова, сказанные тем странным человеком, который появился в конце схватки моего лорда с врагами. Пивор, таким именем он назвался. Он-то и сообщил мне, что я держу ключ.
Но мне недостаточно того, что у меня есть сейчас! Страдание наполняло меня, оно вытеснило всякое чувство гордости, которого я даже не хотела испытывать. Оказавшись за пределами самой дальней фермы, я пошевелилась в седле. Вскоре предстояло свернуть на южную дорогу. И все также мысли мои возвращались к событиям минувшего.
Едва лишь я выплеснула из себя тот крик души, как бывшая Аббатиса ответила мне, соглашаясь, чего я совсем от нее не ожидала:
— Да, того, что у тебя есть, недостаточно.
— Керован, — продолжила она своим тихим голосом, словно благословляя, — был даже в еще худшем положении. Его отец… Сын был нужен ему только для удовлетворения чувства собственного достоинства, что кто-то его крови останется после него наследовать его владения. Керован понял это сердцем еще до того, как смог осознать умом.
Тьма поднимается и растет на несчастьях, является причиной появления черных мыслей, уродливых и доставляющих мучения. У всех нас иногда возникают такие мысли… И некоторые настолько глубоко сокрыты в нас, что сами мы до конца не осознаем их существование. Однако несмотря на такое к нему отношение Керован не стал тем, кем они называют его, — чудовищем. Просто дух его более силен, чем он сам думает.
Я знакома с твоим лордом.
Это поразило меня, ибо я знала, что ни один мужчина не может быть допущен во внутреннюю часть Монастыря. Должно быть, я издала какой-то звук, потому что бывшая Аббатиса улыбнулась.
— У старости есть свои преимущества, дитя мое. Да, слышав твой рассказ, я пожелала побольше узнать о нем. Он явился ко мне, и несмотря на тот внутренний барьер, которым он отгородился от внешнего мира, мы побеседовали. Конечно, он сказал меньше, чем мог бы, но открыл больше, чем думал.
Сейчас он стоит на перепутье нескольких дорог — ему предстоит сделать выбор, и этот выбор сделает его другим человеком. Дитя мое, нам так мало известно о Прежних. Однако, хотя мы и слышим зов благоразумия, что нужно ходить с осторожностью, нас постоянно тянет в неведомое — к тем чудесам и опасностям, которых мы не понимаем. У Керована свое наследие; в данный момент он напоминает ребенка, перед которым свалили груду сверкающих игрушек. Но из-за осторожности, появившейся в результате столь странного рождения, у него возникла сверхподозрительность. Керован опасается позволить тому, что он ощущает в себе, своим чувствам взять верх над мыслями. Да, больше всего он боится самого себя, вот потому-то его и не тянет к тем, кого он любит…
— Любит? — гневно перебила я.
— Любит, — твердо повторила она. — Однако он знает, что именно этого-то и не может себе сейчас позволить. Он чувствует себя в безопасности за этими внутренними стенами… и не только от себя самого, но и ото всех остальных. Джойсан, Керован не вернется вновь к тебе… хотя в этом он не признается даже себе самому. Потому что беспокоится… боится, что эта чуждая кровь в нем каким-то образом станет для тебя угрозой.
