Тут на меня налетел рыжебородый дверг, ростом мне по пояс, зато в полтора раза шире меня в плечах. Я благоразумно уступил карлику дорогу. Бородатый недомерок проворчал что-то надменное и потопал в сторону сортира. На квадратных плечах дверга лежала массивная золотая цепь, обозначавшая принадлежность хозяина к высшим иерархам Чертога. Я недоуменно хмыкнул (такая шишка — и в такой дыре?) и толкнул первую попавшуюся дверь.
Мне повезло: за столом, уставленным тарелками с обглоданными костями, пустыми бутылками из-под водки и кружками с недопитым пивом, восседал пьяный Торквилл ван дер Браан с кожаной нашлепкой на левом глазу.
— А, сыщик, — сказал он, сально ухмыльнувшись. — Ну, как там моя женушка? Еще не наставила мне рога?
Я притворил за собой дверь и огляделся. Торквилл был один в кабинете, но на столе было две кружки и две тарелки. Значит… значит, его собутыльником был рыжий дверг из Чертога, который пошел отлить и мог в любую секунду вернуться.
— Погоди, — нахмурил единственный глаз Торквилл. — Ты что тут делаешь? Это она тебя подослала?
Я вытащил парабеллум и направил его на Торквилла.
— Билеты, — сказал я. — Отдай их мне.
Торквилл вдруг захохотал, оскалив желтые зубы.
— Идиот, — сказал он. — Купился? «Уедем вместе, любимый», а, сыщик?
— Просто отдай их. — Я щелкнул предохранителем.
И тут он как-то очень трезво и зло сказал:
— А у меня только один билет. Всегда был только один билет. И я его тебе не отдам. Ни тебе, ни ей. Понял, сыщик?
Я кивнул и выстрелил прямо в кожаную нашлепку, прикрывавшую пустую глазницу.
Вокзал Настронд был самым большим сооружением в Нифльхейме — если, конечно, не считать Чертога. Сюда прибывали поезда со всех концов мира: составы с заключенными из Свартальвхейма, эшелоны с продовольствием из Мидгарда, бронепоезда из Нидавеллира, товарняки из Химинбъёрга, роскошные пульмановские вагоны из Вингольва и забитые беженцами теплушки из Ванахейма… Отсюда же раз в неделю отправлялся похоронный поезд в Хель.
А еще — хотя мало кто из обитателей Нифльхейма об этом знал, и еще меньше было тех, кто мог этим воспользоваться — через вокзал Настронд проходил экспресс «Уроборос», на котором (при наличии билета, разумеется) можно было покинуть не только столицу, но и весь этот стылый мир.
Людей на перроне практически не было — оно и понятно, ведь обычно «Уроборос» следует через Нифльхейм без остановки. Однако сегодня ему придется остановиться и подобрать пассажира. Или даже двух…
Вторым пассажиром мог быть двухметровый белокурый амбал с чугунной челюстью, восседающий на двух чемоданах — на вид типичный викинг из местных, огромный, угрюмый и лохматый в своей песцовой шубе; только из-под шубы виднелся кафтан с багряным крестом монсальватского рыцаря на груди. Судя по тому, как густо были припорошены снегом шуба, волосы и даже брови рыцаря, он сидел на перроне уже давно. Оставалось только гадать, каким ветром его занесло в такую дыру, как Нифльхейм; хотя странствующих рыцарей Монсальвата можно встретить и в куда более диких местах… Люди они фанатичные и опасные, и держаться от них надо подальше. Я не горел желанием завязывать дорожное знакомство, пускай мы оба и оказались в Настронде по одной и той же причине…
Как и Сунильд.
Она стояла у скамейки: цигейковый воротник поднят, матерчатый саквояж у ноги, кулачки спрятаны в меховой муфте, щечки румяные от мороза…
— Ты принес? — спросила она.
Ответить мне помешал протяжный паровозный гудок. Вдалеке показался столб белого дыма, под которым угадывался силуэт локомотива.
— Да, — сказал я, смотря мимо Сунильд на приближающийся экспресс.
— Отдай его мне, — властно сказала она.
«Его». Она знала.
— Нет, — сказал я.
Сунильд высвободила одну руку из муфты. Никелированный браунинг был похож на игрушку.
— Отдай! — сказала она.
Я продолжал смотреть на «Уроборос». Локомотив начал тормозить у самого перрона, постанывая, как умирающий мастодонт, и сбрасывая струи отработанного пара.
Сунильд вытянула руку и направила браунинг мне в лицо.
В этот момент локомотив обдал нас холодным паром — как будто пушной зверь пробежал между колен, задев лохматым боком; я шагнул вперед, выбил браунинг и ударил ее кулаком в живот. Сунильд согнулась вдвое, споткнулась о собственный саквояж и упала, а я ухватился за поручень проезжающего вагона и на ходу запрыгнул на подножку.
Обернувшись, я увидел, как Сунильд ползает на четвереньках, пытаясь отыскать в снегу браунинг, а от здания вокзала к ней бегут рыжебородый дверг с золотой цепью и два гримтурса с резиновыми дубинками.
Я отвернулся и пошел искать свободное купе.
Стены купе отделаны красным деревом из Тимбукту, а диван обшит тхебесским сафьяном. Перестука колес практически не слышно, и только по легкому покачиванию коньяка в бокале можно понять, что поезд движется. Я отдергиваю шторы и наблюдаю, как проносятся за окном однообразные Серые Равнины. Пробую коньяк. Он пахнет ванилью. Благородный напиток родом из Тартесса, а вот хрустальный бокал явно был сделан в благополучно покинутом мной Нифльхейме.
В путешествии на «Уроборосе» есть свои прелести.
Я проверяю нагрудный карман куртки (билет на месте; это важно — безбилетников кондуктор просто сбрасывает с экспресса), встаю и выхожу из купе. В коридоре стоит высокая брюнетка в зеленом платье с глубоким декольте. У нее пресыщенно-утомленный взгляд, как у всех уроженцев небесного города Амаравати. Она явно не прочь скрасить дорожную скуку случайным знакомством.
Но всему свое время. До Сеннаара ехать трое суток, через подводный туннель под Рльехом, пустыню Руб-эль-Кхали и тропические леса Астлана. Я голоден и иду в вагон-ресторан.
В тамбуре я натыкаюсь на Сунильд, и меня бьют по голове. Я падаю, но не теряю сознания. Рыцарь из Монсальвата — дубина стоеросовая, благородный остолоп! — неумело меня обыскивает, отбирает парабеллум.
— Не то, Арнульф! — шипит Сунильд. — Мне нужен билет!
Я пытаюсь что-то сказать, но выходит только стон. Перед глазами пелена, все расплывается в розоватой дымке. Успеваю увидеть, как ловкая ручка Сунильд выуживает из моего кармана билет.
А потом Арнульф распахивает дверь и под оглушающий грохот колес выбрасывает меня из поезда.
Я вышел из деревни еще затемно, и, когда взобрался на гору, рассвет только занимался. Я запыхался, и весь был покрыт мелкой, как пудра, известковой пылью. Идти по змеиной тропе и при дневном свете непросто, а уж ночью, когда мелкие камни осыпаются под ногами, и не видишь куда ступаешь — в десять раз сложнее.
