Я дотянулась, захлопнула окно и снова легла. Вот я и на Севере. Опять на Севере. Только стоило ли этого секретное поручение хэрринга?
За дверью послышались тонкие девичьи голоса и шуршание шелковых юбок. О чем-то они, хихикая, переговаривались у моей двери, потом раздался робкий стук в дверь. Дверь приоткрылась, светловолосая девушка заглянула в комнату. Совсем она была молоденькая, лет, может быть, тринадцати. Юркнула в комнату, словно мышка, и вдруг увидела, что я не сплю. И голубые глаза ее округлились.
— Я принесла воды для умывания, Серая госпожа, — пискнула она.
А сама так и смотрела по сторонам. Как же. У всех в крепости наш приезд вызывал жгучее любопытство, ведь мало того, что приехали Охотники из далеких юных степей, с того края человеческой цивилизации, так среди них оказалась наследница знаменитого рода Даррингов, властителей некогда легендарной, но опустевшей теперь Кукушкиной крепости.
Я не сводила со служаночки глаз. Она вдруг смутилась и залилась краской, покраснели даже уши и шея под завитками светлых волос. И это меня разозлило.
С тех пор, как мы въехали на территорию свободных северных княжеств, я все время пребывала в состоянии раздражения. Да, я родилась на севере, но разве это что-то значило для меня? Пятилетней меня увезли Охотники, и вся моя жизнь оказалась посвящена Границе. Я не знала, не помнила иной жизни. В шестнадцать лет мне присвоили звание мерда, низшее звание рядового, и с тех пор я участвовала в охоте на Воронов и в свои двадцать четыре года была уже тцалем, стратегом двенадцатого отряда Охотников. И мне казалось, что я знаю всю свою жизнь наперед, каждый свой день я могла бы предсказать: мы или искали, или дрались с Воронами, или болтались в казармах, и все вокруг было знакомо и понятно.
Но после заключения Перемирия и особенно из-за секретного поручения хэрринга все переменилось. И мне пришлось вернуться на Север, где меня раздражало и тревожило все — предзимняя погода, неотвязные леса, словно преследовавшие нас в этом путешествии, и особенно горы. Горы…. С тех пор, как я увидела их вновь, они наполняли меня странной тревогой. Они приближали горизонт и делали мир тесным для меня-жительницы южных степей, они были нереальными — воздвигнутые из камня, поросшие лесом, изъеденные водой и ветром, такие же странные для человека, видевшего только равнины, как море для человека, видевшего только сушу. Но это было не главное в моем смятении, а главным было сознание того, что я и раньше видела горы, что я жила среди этих склонов, что это должно быть мне знакомо, но было незнакомо. Никогда еще наличие пятилетнего провала в памяти не мучило меня так сильно, как сейчас, когда я приехала в те края, которые должна была помнить, но не помнила.
Но больше всего меня раздражало то, что видели во мне северяне вовсе не меня как таковую, а только — наследницу Серых властительниц, одной из правящих семей Птичьей обороны.
А тут еще эта девочка с испуганными глазами смотрела на меня так, словно перед ней сама Лорель Дарринг, на которую я и впрямь очень похожа, словно не достаточно мне бледно-золотистых, слегка искрящихся волос — фамильной черты, знаменитой на все северные земли.
— Не зови меня так, — угрюмо сказала я, повыше натягивая сиреневое одеяло.
Девочка поставила кувшин и бесцельно перебирала безделушки на туалетном столике, смахивая пыль краем фартука.
— Что-нибудь еще? — спросила я.
Присутствие этой маленькой плутоватой толстушки меня смущало. Слуги всегда казались мне какой-то совершенно особой породой людей, еще более недоступной пониманию, чем крестьяне или горожане; и в замке лорда Итена, где обычно собирался Совет хэррингов, я старалась обходить их стороной. А уж здесь, в крепости Птичьей обороны, где я и так чувствовала себя очень странно, словно во сне (ибо только во сне могла я вернуться сюда, на северные рубежи человеческой цивилизации), здесь мое смущение достигало высшего предела.
— Что-нибудь еще? — повторила я.
— Ах, Сер… — она осеклась, — Вот, вам письмо просили передать.
Она достала из кармана фартука длинный узкий конверт и протянула мне. Я высвободила руку из-под одеяла и взяла конверт. Он был прохладный, из твердой шершавой бумаги.
— И еще госпожа Ольса просила передать вам, что зайдет вас проведать, и просила узнать, как вы спали…
Но я ее не слушала: конверт был надписан рукой хэрринга.
— Ты уйдешь отсюда, наконец? — пробормотала я, разворачивая письмо.
Девочка исчезла мгновенно — так иней на окнах тает под жаркими лучами восходящего солнца.
На небольшом листе сероватой шершавой бумаги косым подчерком хэрринга было написано:
"Оставайся в крепости Ласточки. Вороны едут туда. Их четверо. Будь осторожна — среди них дарсай. Узнай, что им понадобилось в северных землях. Не хотят ли они союза с теми, кто живет дальше на Севере? Тебе, наследнице Серых властительниц, я думаю, не нужно рассказывать о древнем зле с Севера. И о том, что случится, если этот союз будет заключен. Будь бдительна. Если понадобиться, не бойся нарушить Перемирие, убей всех четверых.
Хэрринг западного участка"
Я вздохнула и опустила письмо на одеяло — серый прямоугольник на сиреневом фоне. Солнце светило на меня сбоку, играло в моих волосах и слепило глаза. За окном слышны были далекие голоса, говорившие что-то неразборчивое. Я не сомневалась в провидческих способностях хэрринга: я достаточно уже служила под его командованием и уже успела убедиться, что он не ошибается. Но мне не хотелось здесь оставаться, мне хотелось вернуться на юг. Здесь мне, тцалю двенадцатого отряда Охотников, больше не было места, ибо я, плоть от плоти северных правителей, стала на Севере чужой и все здесь было мне чужое. Как сказал поэт:
Все, что ушло,
Отчуждается с каждым днем,
И все, что пришло,
Роднее нам с каждым днем.[3]
Все-таки двадцать лет прошло.
А мне почему-то вспомнился тот день, когда мы отправились выполнять секретное поручение хэрринга, о сути которого знала только я одна. На меня словно пахнуло из дверей памяти теплом того южного прозрачного вечера, и запахом желтеющих листьев, и пряным ароматом дыма из кухонной трубы.
— Будь осторожна, девочка, — сказал мне хэрринг на прощание.
Тогда был вечер, и солнце золотило верхушки кленов возле северной казармы. Хэрринг, сухой старик в белоснежном одеянии, и я стояли поодаль от моей пятерки, уже готовой в путь, ибо им не полагалось знать, о чем мы говорим; хотя ничего секретного в тот раз хэрринг мне не сказал. Он сказал только:
