Еще минута, понял я, и напружу в штаны.
— Извини, Вадя. По молодости, по глупости… Помнишь, я тебя яблоками угощал?
— Угощал он! Ты яблок терпеть не мог. А бабушка тебе в портфель вечно яблочко сует… Барином хотел выглядеть? Бедного Карлика Носа подкармливал? Я-то по монетке копил, ничего не покупал — все мечтал у тебя рубль выиграть…
— Ну, прости меня, подлеца! Хочешь, я тебе коньячка поставлю? На те два пятнадцать хорошие проценты наросли!
— Не хочу.
— Столько лет сердишься?
Мужик вдруг поднял голову:
— Нет, Тюпа. Больше не сержусь.
— Ну и ладушки. Может, все-таки коньячок?
— Вот уже три месяца и шесть дней как не сержусь…
Он шагнул вперед и изо всех сил ударил меня кулаком в живот.
Как я не обмочился, не знаю. Под ложечкой полыхнула сверхновая. В глотку забили тугой кляп, воздух из тамбура выкачали дьявольской помпой. Я давился, тщетно пытаясь вдохнуть. Слезы текли из глаз. Согнувшись в три погибели — в пять! шесть! десять погибелей! — я беззвучно проклинал Вадьку, школу, детство, собственную тупую хитрость, о которой и думать забыл. Вот сейчас Карлик Нос добавит мне по загривку, и буду я валяться на казенном полу, смешной и жалкий…
Нет, Вадим Носов не стал добивать Тюпу. Вместо этого он, хихикнув с отчетливо садистской интонацией, вернулся обратно в туалет и закрыл за собой дверь. Плохо понимая, что делаю, я вцепился в ручку, рванул на себя, не давая Вадьке запереться, — хрипящий, плачущий, полумертвый, какой угодно, я буду рвать его зубами, бить головой об унитаз или, получив вторую плюху, лягу трупом на резиновый коврик…
В туалете никого не было.
Мотая головой, я присел на край унитаза. Дыхалка мало-помалу восстанавливалась. Наверное, синяк будет. Сволочь Вадька, как засадил… Думать о том, куда он делся, не хотелось. Ой, как не хотелось об этом думать! Встав, я облегчился, кряхтя и охая. Умылся холодной водой, остервенело дергая пиптик крана. Вытер руки туалетной бумагой — рулончик ее притулился в жестяном боксе. И увидел газету. Свернутая в мятую трубку, сложенная пополам, газета лежала на полочке для мыла. Текст с краю кто-то взял в рамочку, обведя красным фломастером. Жирная линия походила на кровь, вытекшую из разбитого носа.
Я развернул.
«Популярный радиоведущий Вадим Носов погиб в автокатастрофе. Он разбился на трассе Киев — Харьков, неподалеку от г. Полтава, возвращаясь домой. Авария произошла около шести часов утра. В условиях плохой видимости из-за тумана «Chevrolet Aveo», которым управлял Носов, вылетел на полосу встречного движения и столкнулся с микроавтобусом «Фольксваген Транспортер». От полученных травм Носов скончался на месте. Водителя микроавтобуса доставили в больницу с переломами ног…»
«Вечерний Харьков» за восьмое июня сего года.
«Вот уже три месяца и шесть дней как не сержусь…»
* * *
— Вы ужасно выглядите! — всполошился Рафаил Модестович. — На вас лица нет! Сереженька, выпейте капельку, вам крайне необходимо…
Не возражая, я заглотил коньяк, как воду.
— Седалгинчику? Мокрое полотенечко на голову?
— Изыди, — буркнул я.
Рафаил Модестович просиял:
— И впрямь, что это я? Человека бьют в живот, а я лечу ему голову… Вы только не волнуйтесь, Сереженька…
— А я и не волнуюсь.
— Вот и не волнуйтесь.
— Не волнуюсь. Ни капельки.
— Ну и славно. Для вас главное — не волноваться…
— Я спокоен! Спокоен, черт бы вас всех побрал!
— Я вижу, вижу…
— Как мумия! Как Будда! Я спокойнее всех спокойных!
В купе сунулась проводница:
— Мужчины, не шумите! Подъезжаем к Казачьей Лопани. Приготовьте документики…
Плюхнувшись на койку, я в гробовом молчании дождался явления погранца. Это оказалась миловидная женщина в камуфле. Бейдж на груди гласил: «Наливайко Оксана Потаповна». С фотографии, укрепленной в правом углу бейджа, мне улыбался кто угодно, но только не Оксана Потаповна. Фото было лет на двадцать старше оригинала. И мужского пола; даже с бородой.
— Предъявите паспорта…
Я предъявил. Оксана Потаповна раскрыла паспорт на первой странице; долго, шевеля ярко накрашенными губами, читала текст. Потом пролистнула дальше, туда, где была вклеена моя вторая фотография двухлетней давности. Сверила, бегая глазами туда-сюда, — я заподозрил, что на снимке выгляжу стервозной блондинкой, — и продолжила листать. Никогда не думал, что в моем паспорте столько страниц. Как в Библии, честное слово, или в русско-украинском толковом словаре. Она читала и читала, временами поглядывая на меня с немой укоризной. Пальцы шевелились, лаская бумагу, блестел лаковый маникюр ногтей, длинных и острых, моргали влажные глаза, рот без звука жевал какие-то бесконечные монологи…
— Вы только не волнуйтесь, Сереженька, — эхом шепнул Рафаил Модестович, а может быть, это мне только почудилось. — Ничего, бывает…
— Сорок семь, — наконец сказала погранчиха.
— Что сорок семь? — не понял я.
— Все сорок семь. Сорок семь, и все. Что ж вы так?
И Оксана Петровна оставила наше купе, даже не поинтересовавшись паспортом адвоката. Ее сменил таможенник — наголо бритый шустрик. Он сиял, словно встретил двух кинозвезд и знал, что без автографа не отпустит добычу живой.
— Наркотики? — густым басом спросил шустрик. — Валюта? Драгметаллы?
— Ни в коем разе, — откликнулся Рафаил Модестович.
Я молча помотал головой.
— Оружие?
— Мы приличные люди! — возмутился адвокат.
— Необработанное перо? Пух?
Адвокат развел руками, я же задумался. О пухе меня спрашивали впервые.
— Шкуры крупного рогатого скота?
Я молчал и не двигался. Но, похоже, таможню не интересовали мои ответы. Шустрик сыпал вопросами:
— Купроникель? Нейзильбер? Ниобий?
— Нет.
— Месть? Ненависть? Идея-фикс?
— За кого вы нас держите? — спросил адвокат.
— Не за кого, а за что, — поправил шустрик и расхохотался. — Вот так.
Показав, за что она нас держит (и каким образом), таможня покинула купе.
— Не обращайте внимания, — дал совет Рафаил Модестович. — Хамы. Развлекаются от скуки. Чего им проверять? Все равно никто ничего не вывезет. Много ли с собой заберешь? Ну, воспоминания. Тоже мне, ценность! Национальный, извините, Архивный фонд! К примеру, вы, Сереженька… Вспомнили, как в трухалку мухлевали. И что? Грош цена всему: и грешку, и воспоминанию, не в обиду будь сказано…
Возразить адвокату я не успел.
— Гривны на рубли! Меняем гривны на рубли! Хороший курс…
Всегда поражался ушлости наших менял. Не успела таможня перебраться в соседний вагон, а они уже тут как тут. Носом чуют? Или им по рации сообщают?
