Обиженный Генка долго молчал, но потом ответил:
— С холма — надоело. Да и какой это холм — одно название! Может, со старой мельницы попробуем?
— Давай, — легко согласился Мишка. — Если сторож уши не надерет.
— Не надерет, — сказал Димка. — Он утром в город уехал, я видел.
— Значит, со старой мельницы, — сказал Мишка. — Ты умеешь резину закручивать? — обернулся он к Саньке, идущему по пятам.
— Умею! — У того от восторга загорелись глаза. — Я дома резиномотор собирал, с винтом от вентилятора. Ух он и крутился!
— Ну, ты поосторожней, а то лопнет еще...
Они перевалили бугор, поросший могучей травой, затем долго шли по лесополосе и молчали, завороженные простором, запахом трав и тишиной. А выйдя из рощицы молоденьких березок, Санька увидел покосившееся деревянное строение. Это и была старая мельница.
Как-то так каждый раз получалось, что запущенный Санькой самолетик дольше всего висел в потоках разогретого воздуха, треща раскручивающейся резиной, качая крыльями, розовыми от пробивающегося сквозь них света. Закладывая виражи, он подолгу держался на высоте, будто не желая расставаться со стихией, для которой был рожден.
Санька был неутомим. Он помогал закручивать резиномотор, а когда кончался его завод и Тарзан скулил, не желая лезть за самолетиком в крапиву, Санька, не дрогнув, бросался в заросли, на бегу расчесывая изжаленные ноги. Он без устали взлетал по скрипучей лестнице, чтобы еще и еще раз запустить чудо-самолетик, каждый раз заново переживая с ним счастье полета. Мальчики смеялись от восторга, и громче всех смеялся Санька.
Наконец, когда солнце встало в зените, ребята почувствовали, что проголодались. Генку и Димку ждали домой на обед, поэтому они попрощались и, обещая вернуться через пару часов, ушли. Мишка тоже собрался, было, следом. Саньке же ужасно не хотелось покидать это волшебное место и тратить время на скучную дорогу. А одному ему сразу стало одиноко. Тут Мишка обернулся к нему через плечо:
— А ты чего не идешь?
— Не хочется…
Мишка задумался.
— Ладно, — сказал он. — Давай делать костер и картошку печь.
— Ага, давай! — обрадовался Санька.
Через некоторое время, когда костер вовсю стрелял искрами в тени старой мельницы, он спросил:
— А завтра мы тоже будем самолет запускать?
— Будем. Ты садись!
Санька сел на нагретое солнцем бревно, поерзал и замер, глядя на пламя. В голове у него всё еще бурлили пережитые впечатления, сами собой превращаясь в историю… сколько таких историй вызвало насмешки и издевки — не сосчитать, он почти перестал ими делиться… Неловко улыбаясь, он повернулся к Мишке.
— Я рассказ придумал. Про наш самолет.
— Рассказ? — Мишка глянул на него с интересом.
— Ага... Только что.
— Как это? Так взял и придумал?
— Ну да! — радостно подтвердил Санька.
— Здорово!
Мишка кинул картошку в костер и поворошил клубни.
— И чего придумал? Расскажи.
— Я так не могу... сразу. Рассказ же в голове. Я напишу и тебе отдам. Ладно?
— Ладно. Ну, а про что?
Санька вскочил на ноги и поднял из-за бревна хрупкую фигурку самолетика.
— Смотри, — сказал он. — Представь, что наш самолетик живой!
Мишка взглянул на него, продолжая ворошить угли. Целый рой горячих искр внезапно вылетел из костра. Не успел Санька отдернуть руку, как сухая папиросная бумага, обтягивавшая крылья, вспыхнула как порох.
Санька вскрикнул и, не выпуская самолетика из рук, стал быстро трясти им в воздухе, пытаясь сбить пламя. Но боль в обожженных пальцах вынудила его отпустить модель, и та упала в угли костра. Растерянно глядя на останки того, что так весело парило недавно в небе, мальчик замер в ужасе от происшедшего.
— Ты! — гаркнул Мишка, вскакивая и надвигаясь на него. — Ты зачем кинул его в костер? Зачем его сжег? Что ты тут руками размахался? Рассказ он сочинил! Сам не собрал ни одной модели, только чужие ломаешь! Примерно знает он, — злобно передразнил Мишка. — Иди отсюда, писатель! Мамочке сказки рассказывай!
У Саньки потемнело в глазах. Он попытался сказать что-нибудь, но губы его предательски задрожали, из глаз хлынули горючие слезы. А Мишка вдруг замолчал. Он попытался взять Саньку за плечо, но понял, что не может — тот будто затвердел отчужденно. Даже худые плечи под тонкой рубашкой сделались колючими и неприступными. Мишка застыл с протянутой рукой, а Санька повернулся и зашагал прочь.
Ничего не видя перед собой, он шел, размазывая по лицу слезы. Никогда в жизни ему не было обидно так, как сейчас. Обычно Санька прятался от обид в свои фантазии, в воображаемые миры, куда мысленно уходил, если становилось невозможно существовать в этом. Но сегодня он просто шел вперед. К тому, что было отделено от всех непробиваемой стеной. Туда, где ему была не страшна любая обида. И где его ждала сила, к которой, сам того не зная, Санька тянулся сейчас, умоляя о помощи.
Ему вдруг захотелось к морю — огромному, безграничному, могучему и ласковому морю. Он знал, что только там сумеет избавиться от всё еще горящего в руках самолетика. Только там сможет забыть те страшные слова, что кричал ему в гневе Мишка. Санька хотел увидеть море немедленно, прямо сейчас. И дюны, сбегающие к побережью. И кавалькаду коней, по мосту покидающих замок на скале. И флаги над замком — длинные, свежим ветром развеваемые флаги. Услышать звонкий голос трубадура. Он так сильно этого хотел, что у него закружилась голова.
Не в силах бороться с головокружением, Санька упал, зарывшись лицом в лопухи, сотрясаясь от горьких рыданий и не заметил, как дрогнуло окружающее его пространство. Только почувствовал, что воздух — сухой и жаркий воздух деревенских полей — сменился на мягкий, соленый. Свежий морской бриз принялся трепать рубашку на его спине, развеивая горечь и обиду. Когда боль окончательно отступила, Санька открыл глаза.
Он стоял на песчаном холме, а перед ним до горизонта расстилалось пронзительно синее море. Ветер донес до него грохот волны, тяжко ухнувшей о далекие скалы. И крик чаек. И звонкий голос трубы, медленно тающий в прозрачном воздухе. С еще не высохшим лицом, жадно разглядывая появившийся перед ним мир, мальчик весело рассмеялся и во всю прыть полетел к воде, размахивая руками и дрыгая ногами, пытаясь избавиться от разом набившегося в сандалии песка.
…Держа сандалии в руках, он шел вдоль кромки прибоя к замку. Там, далеко, у подножия скалы, песка почти не было, только узкая его полоска, за которой начинался лес. Шлепая по морской пене, Санька глянул на разлапистые кроны сосен и его будто что-то кольнуло, — оттуда, из-за леса, к нему приближался исполинский орел. Заложив крутую дугу и расправив могучие крылья, птица снижалась к мальчику, вытянув вперед лапы с загнутыми когтями.
