— Где ваш Антипка, тетушка? — устало сказал он. — Пусть откроет ворота.
— Ты… остаешься? — дрогнула голосом тетушка.
— Мы остаемся. — криво улыбнулся Митя. — Заведем автоматоны… вы ведь для этого выскочили за нами, верно? Чтоб помочь?
Он не знал, ради чего тетушка затеяла весь этот балаган, но… когда дама, наконец, понимает, что творит глупости, надо дать ей возможность отступить… и надеяться, что она не окажется вовсе уж упрямой дурой!
Тетушка поглядела на него. На любопытных. На Штольцев… Подумала… и кивнула. Митя едва заметно выдохнул:
— Спасибо, не беспокойтесь, мы сами. А вы пока приготовите комнаты для господ Штольцев.
— Конечно… прошу вас, любезнейшие…
— Уважаемые Свенельд Карлович и… — Митя еще раз вздохнул. — …Ингвар Карлович!
Тетушка пожевала губами, явно сомневаясь, признавать ли Штольцев уважаемыми, наконец выдавила:
— Очень рада… прошу прощение за недоразумение… Одинокая женщина… с ребенком… Естественное опасение… — и ретировалась в дом.
— Ребенок — это вы? — буркнул Ингвар.
— Ребенок — моя кузина Ниночка. — с достоинством сообщил Митя. — Прелестное дитя.
Кто знает, может даже и правда. Хотя сомнительно.
Свой автоматон Митя завел в пахнущий сеном и деревом денник — если убрать отсюда поилку и подлатать крышу, сойдет. Паротелегу оставили прямиком во дворе. Через внутреннюю дверь Митя вошел в дом — тут царила суета, горничная едва не врезалась в него, снова поглядела с ужасом, и помчалась дальше, даже книксен не сделав. Митя передернул плечами и неспешно, по-хозяйски, (во всяком случае, он надеялся, что так, а не волоча ноги от усталости) поднялся на второй этаж, к спальням. Крохотная частичка измотанного разума попыталась оценить бледно-зеленые штофные обои и деревянные панели до середины высоты стены, но почти сразу сдалась — нет сил. Зато невысокую дверцу в торце коридора он заметил сразу же и… да, это была она!
Небольшое помещение с крохотным оконцем под лепным потолком было отделано розоватым мрамором. В углу, на массивных львиных лапах покоилась изрядной глубины белоснежная фарфоровая купель, а за плотной расписной ширмой прятался стульчак. И… к нему вела блестящая медная труба! Митя зачарованно уставился на ее элегантные извивы. Неужто ж water-closet? Не-ет, он не станет дожидаться, пока ванну наполнит прислуга! Он шагнул к дверям — запереться и поскорее изучить это невероятное чудо технической мысли…
— Моя маменька все равно тебя выживет отсюда, противный кузен Митька! — донесся злой девчоночий крик.
Ошарашенный Митя выглянул наружу.
Широко расставив крепенькие ножки в домашних туфельках с бантиками и крепко стиснув кулачки, посреди полутемного коридорчика стояла пухленькая девочка лет семи. Клетчатое платьице морщило под широким шелковым пояском, точно шили его с запасом на вырост, короткие толстые косицы торчали кверху, как рожки, и этими рожками она целилась в застывшего напротив Ингвара.
— Ниночка? — изумленно приподнял брови Митя.
Девочка медленно обернулась, перенацелив косички-рожки уже на него.
— Кузен Митька — это я. — любезно сообщил он. — А это Ингвар. Уточните у маменьки, кого именно из нас она собирается выжить?
Девчонка сдавленно ахнула, подбородок у нее затрясся, и всхлипывая, кинулась прочь.
— И заодно — когда ужин! — крикнул ей вслед Митя.
— Прелестное дитя. — повторил Ингвар.
— Вы с ней непременно сойдетесь. — заверил его Митя. — Хотя бы в нелюбви ко мне. — и захлопнул дверь.
— Что ж, сюрприз отцу удался. — Митя задумчиво стянул с себя плащ. — Любопытно, только знает ли отец о ее планах… Да и чем я вызвал такую тетушкину немилость, хотелось бы знать…
Неужели в их с отцом единственный визит в Ярославль, три года назад, Митя настолько тетушке не понравился? И послужит ли смягчающим обстоятельством, что его тот визит тоже совершенно не порадовал?
— А, к Велесу, все потом! — он принялся лихорадочно стаскивать с себя сюртук, жилет, панталоны, о-ох! Дрожащей рукой повернул медный вентиль, и завороженно слушал, как кран сперва басовито загудел — у-у-у! Потом словно откашлялся — грых-гырх! Потом смачно плюнул в фарфоровую купель ржавой водой с принесенными по трубе мокрицами. Мокрицы извивались на дне ванной, когда из закряхтевшего крана мощно хлынула вода и унесла их в сток. Бунзеновская колонка утробно загудела, Митя засуетился, пытаясь понять, что делать и наконец благоговейно повернул рычаг, напряженно заглядывая в овальный «глазок». Огонь полыхнул, чуть не опалив ресницы и брови, но совсем не уменьшив Митиного восторга. Оскальзываясь на мраморном полу, забрался в купель, плюхнулся на холодное дно и принялся завороженно смотреть как вода поднимается вокруг него, становясь все теплее и теплее. И наконец, с блаженным вздохом откинулся на подголовник ванной.
Все тело болело.
Голова кружилась.
В городе… убивали.
Мужик, в запале пьяной ревности проломивший голову тихой, безответной жене. Троица блатных, забивающих ногами заподозренного в крысятничестве подельника. Он чувствовал их: короткие вспышки ужаса и боли и… конец. Дрожа, Митя обхватил себя за плечи. Мужик сдастся завтра, сам, проснется рядом с уже остывшим трупом и взвоет, а потом побредет через город, неся мертвую на руках и крича: «Бейте, бейте меня, люди!» Никто не ударит его, и сопровождаемый молчаливой толпой, он так и добредет до участка. Блатных повяжут над телом, совсем скоро, княжич Урусов и повяжет. Он уже идет по проулкам, преисполненный гнева, и думает, что неладно с его жизнью, если какой-то полицмейстер смеет говорить таким тоном, о нем, кровном княжиче. Подвернувшиеся блатные станут ему отдушиной: они попробуют сопротивляться, и Урусов швырнет на одного свою рысь, другого атакует трясущаяся от чужой ярости ворона, а третьего княжич попросту с наслаждением отлупит и поволочет в участок. Но было в этом городе еще что-то… Страшное, темное, зловещее, оно неспешно, уверенно ползло по проулкам и за ним тянулся шлейф кровавой тьмы. Оно то и дело останавливалось; приглядываясь, прислушиваясь, принюхиваясь… Сквозь черное марево проступали силуэты домов, зыбкие, как видения… Высокое крыльцо, фронтон с полуколоннами… Взгляд у неведомой твари был выбирающий и смахивала она на… кухарку, шагающую с корзинкой меж торговых рядов с живыми курами! Куры топчутся, квохчут, суетятся, не зная, что на одной из них уже остановился этот выбирающий взгляд — эх, хороша! На бульон…
Смертоносная тварь словно ввинтилась в открывшийся проход — Мите показалось, что он видит захламленный полукруглый дворик, облупившуюся стену с неожиданно массивной дверь, край грубо намалеванной вывески — «Домъ мо…» А потом его вдруг резко и сильно затошнило, он хватанул ртом воздух, чувствуя, что задыхается…
Последнее, что он видел, была неторопливо катившая по улице крытая паротелега…
А-а-а! — вода хлынула в рот и нос, он распахнул глаза под водой, забил ладонями и… вынырнул из переполненной ванной, отплевываясь и судорожно дыша. Вода с хлюпаньем переливалась на пол. И была она совершенно черной.
Он торопливо выдернул затычку и принялся отключать колонку, глядя как черная вода просачивается в сток, открывая белые фарфоровые стенки ванной. Его снова била крупная дрожь. Он ведь знал, что стоит упокоить хоть одного мертвеца и нормальной жизни уже не будет. Но ожидал все же чего-то… да чего угодно! Но чуять каждого убитого в городе — это уж слишком, даже для Нее!
— Оставь меня… больно… не хочу…
— А ты убей — полегчает! — издалека донесся шелестящий шепот, скрипучий смех и — и словно некая дверь захлопнулась в его разуме, отрезая терзающие его картины.
Митя стоял, опираясь на ванную и дыша шумно, как загнанный зверь.
Шлепая босыми ногами по мокрому полу, он кое-как натянул на себя панталоны, передернувшись от отвращения, накинул влажную рубашку… и понял, что дальше соблюдать приличия у него просто нет сил. Сгреб в охапку вещи и как был, босиком, вывалился в коридор. Метнувшаяся с его дороги горничная вжалась в стену. Против обыкновения, ему было все равно. Он толкнул дверь, оглядел погруженную в полумрак комнатку — не понравилась: маленькая, убогая и не прибранная. Толкнул вторую — постель сияла сквозь сумрак только что застеленным бельем, Митя свалил вещи у порога, сбросил рубашку и рухнул в кровать, едва сумев натянуть на себя перину.
