— Ну, и как я созову?
— По рации, братан! У тебя что в ухе торчит?
— Это музыка, плейер, — проговорил Савватеев, ещё больше насторожившись от наблюдательности егеря.
Тот не поверил, но сказал со вздохом:
— Ладно, ты за всех заплатишь. По пятьдесят за путёвки, по пятьсот — штраф. Документы есть?
Из-за спешки никаких документов прикрытия не заготовили, в кармане лежало только грозное служебное удостоверение, показав которое, можно было если не загубить, то испортить всю операцию. Тем более такие глазастые и наглые егеря за одну ночь спрячут все следы и улики. Если уже не спрятали…
— Документы остались в машине, — развёл он руками.
— Ладно, идём к машинам, — легко согласился егерь и встал. — Глядишь, твоя братва подтянется.
И посмотрел Савватееву в глаза.
В следующий миг Савватеев ощутил, как затушевалась и померкла вспыхнувшая было личная неприязнь к этому человеку.
При всей своей ментовской простоте Мерин обладал тонким оперативным чутьём и нюхом, с которым не мог сравниться ни один самый современный трупоискатель. Он точно взял след: тяжёлый, замкнутый на самом себе и внешне весёлый взгляд егеря, взгляд хладнокровного убийцы, подтверждал, что плоть Идрисовича, вполне возможно, была где-то здесь…
Савватеев всегда считал, что самый лучший способ прикрытия и быстрой разработки объекта — это острый конфликт, способный обнажить скрытые замыслы и чувства противника и одновременно закамуфлировать твои намерения. Однако с этим Карпенко всякое обострение отношений вылилось бы в жёсткое противостояние: слишком уверен в себе, смел и самонадеян, а всякая война заставит немедленно применить особые полномочия — захват базы, арест всех обитателей и повальный обыск, который может ничего не дать.
— Может, без протоколов обойдёмся? — предложил Савватеев. — Тем более мы хотели попроситься переночевать всей компанией, стол накроем, посидим. Мы же не за грибами — оторваться приехали!
— У нас мест нет.
— Мы деньги заплатим.
Егерь явно не хотел пускать их на базу:
— Гостей не принимаем!
— Ладно тебе, давай договоримся. Сколько надо?
— Это ты у себя в городе договаривайся! У нас базар не проходит. Заплатишь, сколько положено.
— Тогда позови хозяина.
— Нету хозяина! Все вопросы решаю я.
— А где же он?
— За границу уехал.
Это была новость, о которой не знал Мерин.
— Интересно! — воскликнул Савватеев. — А мне сказали, он на месте!
— Кто сказал?
— «Горгону» помнишь? Охранная фирма. Попадание было точным, егеря от этого названия встряхнуло, глаза сузились:
— «Горгона»? Что-то не слышал…
— Да у вас отдыхали, в прошлом году!
— Многие отдыхали, — ему стало неуютно. — Приезжают и думают, тут лохи живут.
— Мы так не думаем. Все-таки по рекомендации приехали, воздухом подышать.
Пыл егеря резко убавился:
— У вас что, в Подмосковье воздуха нет?
— Ладно, не ворчи. Пусти на пару дней?
— Без разрешения хозяина никого не пущу! Это частная собственность.
— Позвони хозяину!
— У меня нет связи. И вообще, велел не беспокоить. Так что валите отсюда, ребята.
— И денег не надо?
— Не хочу я с вами связываться! — он пошёл к воротам. — Себе дороже…
Он забыл о протоколах и штрафах. Он боялся «Горгоны», как ядовитой змеи!
Савватеев подождал, пока егерь войдёт на базу, и послал вызов Копернику — тот по-прежнему не отвечал. Потом поочерёдно связался с Тарантулом и Финалом, приказал, чтоб вместе с офицерами Варана они переместились поближе к забору и отслеживали всякого, кто выйдет с базы. Скоро оттуда выехала машина, забитая коробками, Карпенко закрыл ворота, а старики сели в беседке ужинать.
Кажется, порядки здесь были, как на зоне: каждому выдали по алюминиевой миске и ложке, после чего грибники выстроились в очередь возле кастрюли и старуха выдала пайку — что-то жидкое и вместо хлеба — по баранке. Ели они недолго и сосредоточенно, после чего сдали посуду и чуть ли не строем отправились в избу.
Коперник по-прежнему не отвечал, и от этого молчания повеяло тревогой. Савватеев обогнул забор лесом и пошёл по направлению, откуда выбежали испуганные старухи.
Когда он продирался сквозь густой и тёмный сосняк, вдруг послышался неприятный зуммер тревоги.
— Что у тебя случилось? — на ходу спросил Савватеев.
— Нападение, — едва промямлил Коперник. — Был без сознания… Только очнулся… Бойца наповал…
Он замолк, но со связи не ушёл — должно быть, вновь потерял сознание, а Савватеев включил пеленгатор и побежал напрямую, улавливая сигнал радиомаяка….
Сначала он, как и все остальные послушники, хотел по-медвежьи вырыть берлогу в земле, пока ещё не промёрзла, застелить лапником, переждать положенный бренкой срок, а там как получится. Он, наследственный вотчинник, привыкший и приросший к своей земле, урочищу и дому, не мог, как бродяга, ночевать под ёлками либо проситься к кому-то на постой. И даже оказавшись здесь, возле Сирой обители, он ощущал потребность в собственном, пусть и земляном жилище, где можно быть хозяином.
Два дня он ходил от одной горки до другой, искал сухое место, но ни к какому не лежала душа: то слишком сыро, то почва оказывалась песчаной и, потревоженная, могла обвалиться на голову. Он даже копать пробовал длинной и плоской щепой, отломленной от пня разбитой грозой лиственницы, и скоро бросал, ибо не испытывал азарта, нужного для строительства жилья, и, словно кабан, забирался ночевать под сень молодых разлапистых ёлок.
Кружа возле места, где был оставлен бренкой, он не заметил, как отдалился на несколько километров к востоку, и наконец-то обнаружил подходящее место для берлоги: крутой, прикрытый сверху старыми соснами берег древней высохшей речки. И грунт был подходящий — сухой, плотный суглинок, не размокаемый в оттепель и не промерзаемый в холода. Ражный прошёл вдоль увала, подыскивая более отвесный берег, и неожиданно увидел кучи свежей земли, выложенной по обе стороны от темнеющего зева глубокой норы.
Судя по направлению, здесь копал себе жилище дерзкий аракс казачьего рода, Калюжный…
Ражный осторожно прошёл берегом и присел под сосну над берлогой. Из-под земли доносился шорох лопаты — кажется, новосёл чистил стенки своей норы или расширял её. Когда же из зева полетела земля, Ражный покашлял и сказал громко:
— Ну, здравствуй, Калюжный. Воин Полка Засадного!
Из узкого лаза медленно выпросталась гигантская фигура человека лет пятидесяти. Курчавая, чёрная, недавно отпущенная борода, крупное лицо с тяжеловатой челюстью и голубые, холодноватые глаза. В его одежде проглядывался городской, не приспособленный к лесному существованию житель: испачканая землёй утеплённая кожаная куртка, вязаная шапочка и совсем уж легкомысленное шёлковое кашне — и этот заранее не приготовился к сирой жизни…
