А назавтра Аня разузнала довольно многое. Теперь ее дом — это бордель некогда высшего разряда, а сейчас — почти притон, харчевня, обслуживающая портовый сброд, заведение, славящееся дурными компаниями и постоянными разборками. Местная стража не любила эти места, но по долгу службы регулярно заглядывала в окошки. Издалека.
Ане повезло, и ее не отправили сразу обслуживать клиентов: сыграли на руку изуродованная в результате катастрофы внешность и слишком короткие волосы. Да и выходка с работорговцем не самый умный поступок. Тот урод, что тащил девушку на плече, — помощник хозяина, такой себе директор по персоналу. Бил по лицу всех, вне зависимости от того, обслуживают девушки клиентов или прозябают в каморке за кухней.
Режим работы и отсутствие нормального питания изматывали тело до невозможного состояния. Зато хитрость и изворотливость позволила троим несчастным улучшить свои жилищные условия за счет чистой воды и возможности гигиенического ухода за собой.
Через полдюжины дней в каморке остались двое — Аня и скромная, говорящая по-кельтски женщина. Третья посудомойка исчезла. Земной пришлось стать к жбану.
Но даже тут незнание особенностей местного контингента и языка не помешало конструктивному мышлению бизнес-леди, она не сложила лапки: вскоре на основе анализа поступающей посуды и востребованности оной девушка выработала алгоритм работы и уменьшила величину «трудоемкости, затрачиваемой на посудину». Появилось больше свободного времени и возможность покемарить по очереди. Товарка была благодарна, даже стала иногда улыбаться.
Спали служанки по несколько часов в сутки. За внешностью следить было некогда: волосы превратились в жирный кокон, кожа пальцев трескалась и морщилась, от Ани воняло, как от портового грузчика. Лучшими моментами рабочего дня оказались часы между полуночью и ранним утром, когда клиенты переходили с тяжелых блюд на напитки и отправлялись по домам или кабинетам, а из посуды оставались кружки да блюдца — непыльная работа, а из общего зала не доносились шум пьянки, звенящие звуки расстроенного музыкального инструмента и писклявый голос певички.
В один из таких предрассветных часов Аню посетило озарение: вдруг возникло чувство полета, свободы, эйфории. Захотелось петь.
«Не это ли начало безумия?» — спросила девушка и замурлыкала себе под нос напев.
Вторая посудомойка удивленно воззрилась на брюнетку, но Аня стала петь громче.
— «Не стоит прогибаться под изменчивый мир…»
Перепуганными глазами служанка смотрела на Земную, забыв о посуде, но, так и не дождавшись проблеска сознания в глазах подруги и разъяренного хозяина в дверях, вернулась к своему делу, слегка подергивая уголком губы, словно сдерживая улыбку.
Прошла еще неделя, а чувство полета не покидало Анну. Теперь на кухне стало веселее. Пускай никто не понимал слов Аниных песен, но зато как спорилось дело под различные ритмы мелодий! Много раз недовольный своеволием Ани помощник хозяина врывался в каморку, чтобы сорвать злость из-за неудачно прошедшего дня на девушках, но по лицу больше не бил.
— Не петь, — сказала однажды служанка.
Аня удивилась:
— Почему?
— Бить лицо — не ходить. — Палец указал вверх, там располагались кабинеты для личных встреч.
Аня кивнула, хоть и не поняла связи. В ту ночь Земная не пела и получила в награду огромный синяк под правым глазом: недовольный работой слуг помощник хозяина, сорвавшись, побил посуду и девушек.
На следующий день Аня снова пела, скулу саднило, сердце трепетало, и песни были сплошь печальные. Некоторым даже показалось, что в общем зале клиенты приутихли и разошлись не как всегда, засидевшись допоздна, а намного раньше.
Те, кто обслуживал зал, подавая блюда, не преминули поделиться соображениями с работниками кухни, а те в свою очередь уговорили Аню на следующий день петь только грустные песни. Эксперимент провалился с блеском: в какой-то момент девушке надоели печальные мелодии, и она грянула арию моряков из «Юноны и Авось» — в зале началась драка, закончившаяся огромным количеством битой посуды и разбитых носов. Посудомойки завершили свой рабочий день намного раньше и в кои-то веки смогли поспать дольше обычного.
Каким местом Аня чувствовала, что песни помогают выжить сейчас и помогут в будущем, — осталось за кадром, но это самое место и то самое чувство ее не подвели. В один из дней (или ночей) в каморку с огромными жбанами зашел гость, ранее не виданный в сих краях. Брюнетка, в очередной раз отскребавшая остатки чьей-то трапезы со дна глиняной миски, не успела вовремя остановиться и продолжала петь, не замечая новоприбывшего.
— «Sometimes I feel like…» — иногда я чувствую себя, как ребенок без матери, — выводила девушка слова негритянских напевов и остановилась лишь тогда, когда заметила застывшую рядом соседку, опустившую голову.
Подозревая, что причина столь непонятного поведения находится прямо у Земной за спиной, девушка аккуратно поставила посуду в воду и медленно развернулась, опустив голову.
«Какие дорогие туфли в наших краях», — обнаружил себя сарказм — явный признак выздоровления.
— Петь опять, — приказал голос, принадлежащий, судя по всему, хозяину дорогих туфель.
Аня подняла глаза: изуродованное оспинами лицо, седая копна волос, стянутая в куцый хвост, узкие щели глаз, огромные губы, как у жабы из одной фантастической саги, идеальное тело, запаянное в загорелую кожу, лоснящуюся от жары. Субъект стоял руки в боки и благоухал ароматами пенных ванн.
— Петь опять! — процедил снова хозяин положения, не дождавшись Аниного отклика.
За секунду в черноволосой голове пронеслись и воспоминания о днях лишений, и соображения о выгодах и перспективах, и напоминание о народной мудрости, гласящей, что шанс — он хитрый малый, выпадает только раз. Набрав в грудь побольше воздуха, Аня затянула одну из самых мелодичных песен своей школьной юности:
— «Ой у весiнньому садку…»
Но чем дальше пела Аня, тем больше сдвигались к переносице густые брови почти идеального слушателя.
«Меняй репертуар!» — шепнул рассудок.
— «Владимирский централ…» — вспомнилась ненавистная песня.
В мгновение ока лицо узкоглазого просветлело.
— Другое, — приказал слушатель.
— «Ой, на горi два дубки…» — Аня чуть в пляс не пустилась, обнаружив довольную улыбку на лице уродца.
Не дожидаясь окончания концерта, седовласый гаркнул что-то себе за спину, затем показал жестом, чтобы Аня покрутилась. Уповая на судьбу и моля ее о том, чтобы дохлая селедка, которой теперь и являлась рабыня, пришлась по вкусу новому повелителю, девушка медленно обернулась на триста шестьдесят градусов.
