— Отойдите Ваше Высочество. — И дождавшись, когда наследник удалится на несколько шагов, совсем тихо, одними губами в сторону императора прошептала:
— Как ты узнал? — И тут же отчаянно краснея, забормотала: — Я была не в курсе Рейн. Клянусь Триедиными. Она пришла ко мне после его ареста и во всем призналась. Умоляла спасти его. И теперь я не знаю, что с этим делать. Я до сих пор в ужасе от её слов. Это неслыханно. — Она остановилась, желая подавить кипевшие в горле рыдания. — Если об этом узнают, то случится катастрофа. Ведь это, — Клеменция запнулась, — небывалое нарушение традиций. — Она подняла глаза на кузена, готовая прилюдно расплакаться. — И потому тебе не простят их смерти. Особенно если умрет… — Матриарх осеклась, прижав дрожавшую ладонь к губам.
Император отвернулся, вглядываясь в таинственные тени, отбрасываемые тихо оплывавшими свечами на покрытые гобеленами каменные стены. Он смертельно устал. Тишина давила на виски, заставляя горло выталкивать слова, царапавшие небо и резавшие слух. Скривившись, Рейн IV начал произносить самую тягостную в своей долгой жизни речь. В руках сидевших рядом двух пожилых писцов, торопливо записывавших текст окончательного вердикта, оглушительно громко заскрипели перья. Принятым решением будут многие недовольны. Одни сочтут его слишком мягким по отношению коварным заговорщикам, другие посчитают неоправданно жестоким, учитывая заслуги и происхождение осужденных. Впрочем, прежний император не раз говорил, что даже самое лучшее решение проблемы будет встречено кем-то с неодобрением. В любом случае, иного выхода Рейн IV не видел. Призвав Дар, император говорил горячо и убедительно, веско роняя на склоненные головы стоящих перед ним людей каждое слов. Его глаза постепенно темнели, наполняясь насыщенным фиолетовым цветом. Сидевшая на своем троне Матриарх слушала, прикрыв глаза. Она не перебивал, молчаливо соглашаясь с вынесенным приговором. Закончив речь, император повернулся и, отвергнув предложенную наследником руку, тяжело переваливаясь, направился в свои покои. Лишь на мгновение он остановился, услышав за спиной легкий женский полувздох-полустон. Но только на мгновение.
1312 г. от Прихода Триединых. Табар. Имперская тюрьма
«Лишь Владыки могут обращать свой Зов на других, преобразуя тем самым его во Владычий Призыв…».
Миго из Памшо «О таинствах и ритуалах»
Когда за ним пришли Норбер Матрэл даже не пошевелился. Это был последний визит. Все решения приняты. И на это раз окончательно и бесповоротно. Поэтому сопровождающих было как никогда много. Камера тут же оказалась заполнена звоном кольчуг и стуком копий. Три десятка стражников, большая часть которых толпилась в коридоре, были собраны и сосредоточены. Бывалые войны презрительно косились на трех крючкотворов из канцелярии, боязливо поглядывавших на скованного по рукам и ногам узника. Тем не менее, даже они робели, ощущали гнетущие чувство надвигающейся катастрофы, приближение чего-то ужасного и непоправимого. Конечно, они не боялись, ибо прикоснувшись к красному Дару, человек обретал не только силу и ловкость, но способность подавлять собственные страхи. Но тот, кого они сегодня должны были вести к палачу на расправу, излучал такую иступленную ярость, что казалось воздух в камере загустел, от чего щемило сердце и сдавливало горло. Даже сейчас достаточно было этому внешне сломленному заключенному обратиться к Зову и, невзирая на тяжелые цепи и изломанное тело, он сокрушил бы многих.
Советник Гарено, наряженный по случаю в роскошный лиловый камзол, пытался высокомерием и показной невозмутимостью скрыть колотивший его озноб. Липкий пот проступал на лбу и впалых щеках. Владыка втянул воздух и прищурился. Как и его деймоны он кожей впитывал чужой страх, который подстегивал его, заставляя острее чувствовать собственную исключительность. «Добраться бы до этого напыщенного урода», — подумал он. Магистр представил, как вдавливает внутрь эти ненавистные глаза, ощущая пальцами лопнувшие роговицы. Губы сами растянулись в довольной улыбке, от которой стражники невольно попятились, а советник испуганно ойкнул. «Пока живи червяк. Твой черед еще придет. Главное увидеть мальчика и убедиться, что с ним в порядке. А вот после этого мы еще увидим кто кого».
Он вспомнил свой первый день в камере, когда его еще не пришедшего в себя от зелья, слабого и беспомощного как ребенка, посетил император. Рейн пришел один и, помнится, его это весьма удивило. Ведь даже в том состоянии, что он тогда пребывал, ему не стоило больших усилий скрутить императору шею как цыпленку. Толстая и короткая она притягивала взгляд, и он уже плавно потянулся, разматывая кольца цепей, намереваясь набросить их за широкий капюшон камзола цвета индиго. Его тогда остановили. Конечно, не стражники, которые даже не вошли в камеру. Да, впрочем, и они едва ли бы смогли что-то изменить. Конечно, нет. Его остановил до боли знакомый, холодный голос этого коронованного мерзавца. Его Величие всегда был осторожен и умен. Да при этом ленив, злопамятен, падок до лести, но дураком он никогда не был. Не та кровь. И те слова, что император произнес тогда в камере, один на один, эти слова не позволили этой спесивой вонючке Водилику стать императором раньше времени. То, что сказал Рейн, заставило его обреченно сидеть два с половиной месяца со скованными руками и ногами, есть каждый день жидкую баланду, терпеть чудовищные пытки, видеть смерть и страдания верных соратников. Но главное — ни чего не предпринимать, несмотря на настойчивые попытки оставшихся на свободе друзей и союзников вытащить его из тюрьмы. Сколько переданных тайком записок он порвал не читая, сколько прошептанных второпях охранниками слов не пожелал выслушать? Эти люди шли на огромный риск, но на другой чаше весов находилось нечто слишком важное, давно уже ценимое им превыше собственной жизни и чести. И конечно пройдоха Рейн знал, за что его зацепить. Прекрасно понимал, ради чего он готов смириться, забыть о гордости, притушить разрывающую душу ярость. Кузен всегда видел его насквозь, а давняя неприязнь между ними давно уже переросла в непримиримую ненависть. Окруженный стражниками мэтр Гарено продолжал, пугливо поглядывая на узника, читать приговор. Однако Владыка Норбер уже не слушал. Он закрыл глаза и погрузился в тяжелое забвение недавних воспоминаний.
— Ты хочешь убить меня, — сапфировые глаза смотрели холодно и расчетливо. — Валяй, мне и так уж недолго осталось. Я не боюсь. Нет, конечно, я не такой бесстрашный как ты. — Император буквально выплюнул последние слова. — Это вы — потомки Младшего у нас ни кого и ни чего не боитесь. Мы же, — рука с коротко стриженными ногтями ощутимо подрагивала, — осторожны и предусмотрительны. Или, как считают многие, трусоваты, — император вяло усмехнулся. — Впрочем, пусть считают. Это нам лишь на пользу.
