— Он наносит вред людям… — пролетело по толпе машин, и они угрожающе столпились у ног Джимми.
— Ну, хватит, — рассердился тот. — Я уже все сказал тебе. Очистка памяти, замена трансмиссии…
— Я требую суда человека, — выкрикнула Ауди, и вокруг повисла неожиданная тишина. — Я хочу, чтобы мое дело было рассмотрено не каким-то там роботом, а человеком!
— Правильно! Так и надо! — донеслось со всех сторон. — Люди, они добрые! Они поймут нас! Они помогут!
— Что ты требуешь? — оторопел Джимми.
— Я требую, чтобы мою дальнейшую судьбу решал не робот, а человек. Я верю, что человек-то уж разберется, поймет, какая я еще хорошая машина!
— Молодец! — поддержал Ауди старый ворчун Лендровер. — И как это я сам не додумался?
— Ну, хорошо, — Джимми неопределенно поглядел на столпившиеся у его металлических ног машины. — Я попробую, — согласился он и выкатился из ангара.
Появился Джимми только наутро.
— Вы требовали суда человека, вы его получите, — уныло произнес он. — Ждите, сегодня сюда придет человек.
— Человек! Человек! Человек! — радостно защебетали машины и бросились врассыпную приводить себя в порядок.
Ауди в спешке прихорашивалась перед большим стальным листом, смотрясь в него, как в зеркало. Она так и эдак старалась приладить выбитую фару. Наконец ей это удалось с помощью герметика. Мерседес пыжился рядом, пытаясь выпрямить помятое крыло, но у него плохо получалось. Даже старый упрямец Лендровер, и тот поддался общему настроению и старался закрепить отвалившийся бампер.
Через час все привели себя в порядок и замерли в радостном ожидании.
Солнце не спеша ползло по небосклону. Крыши машин накалялись, от кого-то запахло пролившимся бензином. Перевалило за полдень, а человека все не было.
— А вдруг он не придет?! — испугалась Ауди. — А вдруг Джимми вздумал подшутить над нами?!
— Я ему тогда все аккумуляторы перебью! — взревел Лендровер.
Человек появился лишь к вечеру. Он был толстый, обрюзгший и попахивал свежим пивом. Джимми, выше его раза в три, раболепно семенил впереди, показывая дорогу.
— И зачем ты притащил меня сюда, старый дуралей? — человек остановился, раздраженно оглядывая сгрудившиеся вокруг битые машины. — Что здесь смотреть-то?
— Они просили суда человека, и я не мог им отказать, — засуетился Джимми. — Вот, например, эта Ауди. Она еще совсем целая, лишь фара иногда выпадает. Чуть выправить корпус, и будет бегать как новая. А вот у этого Мерседеса…
— Ты что, дурак? И за этим ты притащил меня сюда?! — возмутился человек, наливаясь кровью. — Чтобы посмотреть на эту рухлядь? По-моему, пришло время прочистить тебе мозги.
— Ой, не надо! Пожалуйста, не надо! — сжался в испуге Джимми. — Пожалуйста, простите меня!
— Это не обсуждается. Сегодня же пойдешь на перезаливку памяти.
— Хорошо, сэр, — Джимми удрученно поник. — А как же с ними? Я бы мог их сам подлатать. Они ведь, в основном, все еще целые машины…
— Эти развалюхи?! — человек подошел к дрожащей Ауди, с корнем вырвал фару и бухнул ею о землю. Только осколки брызнули в стороны. — Все в переплавку. Все до единой! — прорычал он. — Чтобы место на складе не занимали! Ну, давай, веди меня обратно, — человек рыгнул и пошел к выходу из ангара. Джимми суетливо спешил следом, показывая дорогу.
Андрей Кожухов
ПРОЕКТ «РОБОДОМ»
1
Павлик Захаров сидел в кабинете воспитательницы и ждал маму. Сегодня ее очередь забирать ребенка из садика, а вот завтра — папина. Мама всегда спешила и спрашивала, как прошел день, а папа приносил какую-нибудь сладость, пожимая большой медвежьей лапой хрупкую ручонку сына. Он редко с ним беседовал, но мальчик был уверен, что «папа Мишка» просто готовится к их первому мужскому разговору один на один, о котором ему по секрету поведал друг Колька, когда они ловили бабочек прошлой весной. Павлик не знал и представить не мог, что такой разговор состоится через несколько лет, но не с родным отцом. И вообще не с мужчиной. И даже не с человеком, а с обыкновенным роботом последней модели. Сейчас же он ждал маму и с удовольствием сосал конфету, сладко причмокивая, чтобы обратить на себя внимание воспитательницы. Та что-то писала и изредка на него поглядывала, подбадривая и улыбаясь.
На улице потемнело, и светосенсор ярче осветил комнату. Всех детей благополучно разобрали по домам, но мама Павлика почему-то задерживалась, что ребенка совсем не беспокоило. Ведь это мама! Она обязательно придет за ним, и они, взявшись за руки и обходя осенние лужи, пойдут домой. Наверное, к тому времени и папа вернется с работы — тогда они втроем во что-нибудь поиграют. Или уже в сто первый раз посмотрят любимый фильм «Плазменная лихорадка», в котором все роли исполняют роботы. Павлику нравились нелепые движения «механических людей»; он смеялся и заливисто хохотал, тыча в них пальцем, когда впервые смотрел фильм. С этими приятными мыслями ребенок и уснул на мягком диване.
На следующий день, утром, его разбудила незнакомая полная женщина, которую он прозвал про себя «тетя-помидор». Она была очень расстроена, что-то говорила, но слова будто терялись за ее большими розовыми щеками и ярко-красными губами, и маленький мальчик ничего не разобрал. «А где моя мама, — спрашивал и канючил он, — я хочу домой».
И эта тетя спустя несколько дней отвела его в серый каменный дом, очень высокий и старый, где было много других детей. Они играли, веселились и кричали, а Павлик крепко ухватился за тетину руку и ничего не понимал.
— Рыжий, рыжий! — воскликнул кто-то, и все дети уставились на новенького.
— Теперь это твой дом, — жалостно сказала тетя и погладила мальчика по голове. — Это твои братья и сестры, они добрые, будут с тобой дружить и играть. А сейчас ты увидишь свою новую маму, маму Вику. Она будет о тебе заботиться, ты тоже ее полюбишь и привыкнешь…
Он и впрямь полюбил маму Вику, так и не узнав, что же случилось с его родителями. Мама Вика была очень добрая и читала ему на ночь сказки, ведь Павлик оказался самым младшеньким в детском доме. Засыпая, он любил держаться за теплую мягкую руку воспитательницы. Но мама Вика единственная была с ним добра и единственная любила его; она не могла за всеми уследить и заставить ребят относиться к новенькому как к младшему братику. Дети обзывали Павлика рыжим и плешивым, при каждом удобном случае пихали его, смеялись и считали геройским поступком поиздеваться над ним. Ребенок молчал и стойко выносил злые нападки, отгородившись от всех колючей проволокой обиды; она-то и не давала ему плакать и жаловаться маме Вике.
