Ознакомительная версия.
— Возможно?..
— Это интересные образцы. Они будут представлять ценность, если их немного… улучшить.
— Я был помощником уличного шарманщика, а не геномага, — нахмурился Бруттино. — Как их можно улучшить?
— Мираклово поле.
— Простите?..
— Что-нибудь слышали о Миракловом поле?
— Нет.
— Неудивительно. Слухи о его существовании отмирают. И верят в него разве что дети, как и в легендарный америциевый ключ, отпирающий подземную сокровищницу…
«Играешь с огнем, сестрица», — мысленно предупредил Гензель, захваченный, однако, тем, как спокойно и небрежно геноведьма ведет свою роль.
— Что за поле?
— Обычное поле за городом. Говорят, несколько веков назад под ним располагался атомный реактор. Или генетическая лаборатория, сейчас уже никто не может сказать. Во время войны там произошел взрыв. Подземный, на многокилометровой глубине. С тех пор Мираклово поле стало не совсем обычным полем.
— Излучение? — отрывисто спросил Бруттино.
— Да. Особенного, даже уникального спектра. На поверхности его почти невозможно обнаружить. Обычное поле. Но оно обладает любопытной особенностью. Всякая вещь, закопанная на этом поле, облучается из-под земли потоком направленных частиц. В сочетании с определенными рудами, залегающими в том районе, это дает необычный эффект… Скажем так, это уникальный набор нейтронов, способный воздействовать на молекулярную структуру всякого вещества. Или, — Гретель сделала тягучую паузу, — генозелья.
— И вы предлагаете…
— Да.
— Закопать пробирки с генозельями в землю, точно какую-нибудь морковку?
— Ровно на двенадцать часов.
— Впервые слышу о подобном методе.
— Вы и обо мне впервые услышали лишь этим вечером. — Накладная морда помешала Гретель изобразить достаточно саркастическую усмешку, но вышло все равно неплохо.
— Значит, если продержать эти пробирки целый день на Миракловом поле, их стоимость в ваших глазах увеличится?
— Десятикратно.
— И вы примете контракт?
— Несомненно.
— Но вы можете сделать это и сами. Я расплачусь с вами зельями, а дальше можете закопать их хоть на грядке.
Резонно, согласился мысленно Гензель: не так уж и глупа эта деревяшка.
— Не торгуйтесь с геноведьмой, — резко ответила Гретель. — Или у вас есть то, что мне надо, и тогда мы заключаем контракт. Или у вас этого нет — и тогда я ухожу.
— Жадность — мать жестокости, — произнес Бруттино задумчиво, скрип его голоса стал едва слышен и мягок, как скрип покачивающейся деревянной колыбели. — Вам ли не знать этого?
— Цена, установленная геноведьмой, не обсуждается.
Бруттино вновь сел. Янтарные глаза горели стылыми болотными огоньками, пока сучковатые пальцы бережно собирали пробирки.
— Возвращайтесь завтра вечером, — наконец сказал он, не глядя на гостей. — И захватите свое волшебное зелье.
14
Гензель чихнул в ладонь. С рассветом выпала роса, и овраг, в котором он сидел, прикрывшись зарослями травы, мгновенно отсырел, превратившись в грязную канаву. На нем был теплый, подбитый мехом плащ, он помог ему продержаться в овраге всю ночь, но и плащ не мог вечно защищать своего хозяина от холода.
«Надо было оставаться в шкуре кота, — подумал Гензель, заботливо смахивая ледяную влагу с приклада мушкета. Укутанный промасленными тряпицами ствол не боялся ржавчины, но все остальное постоянно покрывалось свежей капелью. — А хвостом можно было бы неплохо гонять мух…»
Мухам ни холод, ни влага не служили помехой. Они поднялись с рассветом и со свойственным им любопытством принялись изучать Гензеля и его мушкет. Толстые, неторопливые, они важно ходили по прикладу, выискивая на нем следы пота, и жадно их облизывали. Одна муха, самая наглая, норовила атаковать нос Гензеля и обиженно жужжала всякий раз, когда бывала им отвергнута. У нее было штук двадцать крыльев, вдобавок от жадности она стучала полной пастью вполне человеческих зубов. Гензель с удовольствием бы раздавил ее, но предпочитал лишний раз не шевелиться, чтобы не выдать своей позиции.
Гретель спала неподалеку, с головой спрятавшись в том же овраге, где посуше, и завернувшись в плащ. Гензель не собирался ее будить — геноведьме требовался отдых. Освобожденное от фальшивой рыжей шерсти лицо казалось по-детски беззащитным и осунувшимся, опустошенным.
«Не разбудить бы ее выстрелом, — подумал Гензель, поправляя на геноведьме плащ. — Пожалуй, шикну ей заблаговременно, чтобы не испугалась…»
Но будить ее не потребовалось, потому что глаза Гретель вдруг распахнулись сами собой, мгновенно, точно включились два сложных индикатора. От сна в них не было и следа.
— Который час, братец?
Ему потребовалось повозиться, чтобы достать из кармана хронометр и открыть крышку.
— Десять минут до полудня.
— А когда он закопал пробирки?
— Ровно в полночь.
— А ты…
— Нет. Не вижу. Не шуми.
Овраг Гензель подобрал с таким расчетом, чтобы открывался хороший вид на поле. На ту его часть, где еще можно было угадать участок рыхлой земли с холмиком. Овраг порос ржавой густой травой, вдобавок он прикрыл его дерном, так что даже обладатель орлиного зрения едва ли разглядел бы его позицию с пятидесяти метров. Мушкет же был пристрелян на сотню.
Гензель знал, откуда должен был появиться Бруттино, но на всякий случай постоянно оглядывал окрестности. Мушкет терпеливо ждал на импровизированном бруствере, глядя в небо своими тремя глазами. В этот раз он был снаряжен не картечью, а зажигательными пулями. И Гензель готов был поклясться, что всадит как минимум две из трех прямо в центр бочкообразной деревянной груди, прежде чем Бруттино сообразит, что происходит.
Но Бруттино не было. И хотя до полудня еще оставалось время, Гензель отчего-то ощутил беспокойство. Странно, что Бруттино не пришел заранее за своими пробирками. Теперь, когда его желание могло стать явью, эти пробирки должны были представлять для него еще большую ценность. Гензель не удивился бы, если бы Бруттино и вовсе решил остаться на Миракловом поле караулить их всю ночь. Но он не остался. Пришел к полуночи, едва видимый безлунной ночью, некоторое время возился на поле, копая углубление, потом засыпал яму и растворился в ночи.
Гензель, видя его смутный, копошащийся в земле силуэт, испытывал огромное желание выстрелить прямо сейчас, но приобретенная с годами осторожность заставляла голодную акулу проявлять терпение. В темноте можно запросто промахнуться с такого расстояния, а Гензель собирался стрелять наверняка. Другого шанса никто ему не даст.
Ознакомительная версия.
