Но возможно что-то переменится… Сегодня, например. Девушка ускорила шаги, стараясь не отставать от карлицы. Та, несмотря на рост, перебирала ногами удивительно шустро, мягкие подошвы недешевых кожаных сапожек приминали свежевыпавший снег, чуть похрустывая.
* * *
Говаривали, что давным-давно жил некий боном из приматоров, то есть соль всех солей земли. Был он столь богат, что нельзя представить ничего на земле, под водой и в небесах, чего не смог бы купить этот лучший из людей. Был он столь знатен, что ни один летописец не брался перечислить за один прием всех предков обоих полов — иссякал самый крепкий голос. Был он столь могущественен, что прикажи солнцу не всходить, передав черед луне — и светила с готовностью исполнили бы указание.
Однако был на свете некто более могущественный — сам император. И вышло так, что повелитель всего мира от берега до берега, от вершин Серединных Гор до глубочайших подземелий — прогневался и решил наказать приматора. Аристократу предписали накинуть узду на высокомерную гордость, а в знак смирения уничтожить свой лучший дворец, жемчужину второго [7] по красоте города Ойкумены. Отказаться напрямую — значило бросить вызов повелителю пред всей Империей, а этого не мог себе позволить даже лучший из людей. И боном поступил хитрее, он воспользовался оговорками закона, которые, согласно овеянным столетиями канонам, дословно предписывали «поместить строение ниже уровня земли». И опустил, похоронив дворец под огромным холмом, что насыпали тысячи тысяч землекопов. Роскошный комплекс зданий превратился в не менее роскошную пещеру, где продолжилась прежняя жизнь, только теперь — без солнечного света, под ровным светом волшебных светильников.
Прошли века, семья бонома пресеклась. Дворец, ставший «ниже уровня земли», естественным образом погружался все глубже под собственным весом. Отдельные постройки приходили в упадок, гибли под обвалами, их снова откапывали, соединяли ходами. Чудо древней архитектуры пришло в упадок и превратилось в сложный подземный лабиринт. Наконец, незадолго до Катаклизма, его приспособили под тюрьму, из которой за все время существования не удалось сбежать никому, потому что не в людских силах проложить дорогу к свету через половину перестрела [8] каменистой земли. А когда отодвинулись в прошлое ужасы крушения старого мира, «дворец под холмом» снова начал использоваться по назначению.
Даже сейчас остатки былой роскоши приоткрывались внимательному глазу. Качество кладки, мраморные ступени, штукатурка, местами сопротивляющаяся даже вечной подземной сырости. Стаканы для факелов и крюки магических ламп были выполнены из темно-зеленого гранита с утонченной резьбой, которую не могли повторить современные инструменты из наитвердейшей стали. Кое-где полированный камень еще хранил следы изысканной росписи, из-под наслоений грязи как будто проступали тени минувшего, печально взирающие на потомков.
В другое время Елена, скорее всего, отметила бы, что живопись Старой Империи поднялась до уровня Земного Ренессанса (как минимум), но сейчас девушке было несколько не до того. Во-первых, у нее снова разболелся едва-едва сросшийся перелом. Болел тупо, надсадно, как заноза, что запустила иголки под кожей, в отростки нервов, вроде бы и не смертельно, а не забыть, не отвлечься. Во-вторых, она смотрела на распростертое под факелами худое тело и боролась с явственным чувством дежа-вю. Как будто Елена снова оказалась на складе Матрисы, где предстоит провести ампутацию больной стопы. Только вместо гангренозной язвы сейчас перед аптекарской ученицей оказался серьезный ожог. Пахло жареным мясом, немного тухлятиной и разогретым железом.
Арестант был в сознании, однако на болезненно исхудавшем лице жили только глаза — огромные, навыкате, переполненные застарелым ужасом, который сам по себе стал привычкой. Бедняга сжался, обхватив себя руками, которые больше походили на веточки с тонкими волоконцами истощенных мышц под кожей серо-землистого цвета. Тяжелые кандалы оставили на запястьях и щиколотках черные полосы мозолей и незаживающих язв, несмотря на тщательную обмотку тряпицами.
Елена тяжело вздохнула. Палач истолковал это по-своему и тоже вздохнул, а затем с легчайшей ноткой вины признал:
— Перестарался ученик. Молодой еще, научится.
Елена сглотнула подступивший к горлу комок горькой тошноты. Чтобы скрыть гримасу отвращения, склонилась ниже над широким ожогом, что шел по левому боку «пациента».
— За что ж вы его так? — задала вопрос Баала с той уверенностью, что сразу выдавала завсегдатая подземной тюрьмы, причем с правильной стороны решетки.
— Да заслужил уж, совершеннейший негодяй, «разводчик», — лениво процедил палач.
Выражения лица карлицы Елена не видела, но буквально почувствовала поток яростной злости, что хлынул от маленькой женщины. Кто такой «разводчик» Елена не представляла, но судя по всему, здесь это считалось чем-то поистине ужасным.
— Ну, что? — с тем же ленивым тоном и выражением вопросил палач, чье терпение, кажется, заканчивалось, как вино в тщательно выжимаемой губке.
Елена представляла себе заплечных дел мастера по образам из книг и фильмов, где их обычно описывали в качестве толстых дегенератов. Что ж, возможно так и было в жизни, однако палач и мастер пыток по имени Квокк выглядел, прямо скажем, не канонично. Он был в средних годах — прямо-таки мечта девиц, жаждущих мужа степенного, в житейских делах умудренного, однако сохранившего живость тела для зачатия, а также иных телесных надобностей. Худой, быстрый и точный в движениях, довольно-таки изящный. Длинные, аккуратно завитые волосы вполне подошли бы человеку благородного сословия, тонкая щеточка усов была аккуратно выстрижена, как по линейке. Одет щегольски, будто зажиточный мещанин, совершенно по ошибке забредший в пыточный каземат заместо доходного дома — в нечто похожее на комбинезон из узкой куртки с разрезанными по всей длине рукавами, а так же еще более узких штанов-чулок с пятиугольным гульфиком. И куртка, и чулки соединялись частой шнуровкой, согласно последней моде — без пуговиц, с крупными узелками вместо оных. Образ завершали туфли мягкой кожи, больше походившие на рабочие тапочки с медными пряжками. В общем, ежели снять заломленный набок берет и переодеть в обычную одежду, получился бы эффектный городской хипстер. Общее впечатление усугублялось кружкой «крафтового» пива с желчью теленка, которое палач с удовольствием прихлебывал, не забывая стереть пену с кончиков усов.
— Вина, — отрывисто попросила Елена, впрочем, вышло больше похоже на приказ. — «Мертвого».
— Девочка, у тебя губа не дура, — прищурился Квокк. — Только рановато начинаешь. Хотя конечно здесь, — он махнул кружкой, не расплескав ни капли, в сторону круглой синеватой лампы. — Все едино.
— Мне нужна капля, — через силу выговорила Елена, которую начало мутить. От слабого и в то же время непрекращающегося шума подземного муравейника, от криков, доносящихся сквозь толщу камня и земли, через старые двери в три пальца толщиной, потемневшие от сырости. Но главное — от запаха, не сказать, чтобы сильного, и в то же время пропитавшего каждый миллиметр в этом жутком месте. А еще от того, что ей пришлось напрячь мозги, чтобы вспомнить точный смысл слова «миллиметр». Первым, что приходило в голову, были всевозможные «волоса», «ногти», а также прочие меры длины Ойкумены.
— Хм… — палач скривился, но щелкнул пальцами, отдав кому-то распоряжение. — Тройной выгонки, чарку. Малую.
Баала молчала, взирая на Елену со ставшей уже привычной сосредоточенностью. Они со Квокком обменялись взглядами, которые Елена расшифровывать не захотела и не стала, будучи поглощенной изучением ожога. Он существенно отличался от обычных, что часто встречались на пустошах от местной флоры и Злого Солнца, но Елена рассудила, что кожа есть кожа, эпидермис плюс ростковый слой, так что имеет смысл попробовать испытанный арсенал.
