В большой задумчивости он последовал за Дугалом дальше по тайному ходу и вокруг угла; наигрыш волынщиков едва ли вторгался в его мысли теперь, когда он глядел через другую косую прорезь на стол на помосте. Отсюда он был в состоянии разглядеть все у этого стола, включая и графа Траншийского.
Каулай Мак-Ардри состарился за те три года, что Келсон не видел его, но, хотя время заметно убавило подвижности у старого приграничного вождя, оно явно не затронуло прочих его качеств. Слуге приходилось помочь ему добраться до кресла за столом, ибо ходить без поддержки он больше не мог, но руки, выступавшие из рукавов тонкой шафрановой рубашки, были по-прежнему жилисты и дотемна выдублены жарким солнцем и ветрами Траншийских гор. Келсон видел, как заиграли мышцы, когда старик поднял полный бурдюк вина и подставил рот под красную струйку, так, что не пролилось ни капли. Его жесткие седые волосы были стянуты сзади на местный лад и перевязаны лентой цвета его клана. В бороде, спускавшейся на грудь, все еще угадывался каштановый отлив. Карие глаза были ясными и зоркими, в то время как вождь беседовал с герцогом Эваном, сидящим по другую сторону от Конала, по его левую руку; но вождь все поглядывал в дальний конец зала, словно чего-то ждал.
— Не нас ли он высматривает? — вполголоса спросил Келсон, бросив искоса взгляд на Дугала. — Не лучше ли нам войти?
— Да, но не так, как ты думаешь, — откликнулся Дугал. Он лукаво улыбнулся, ухватив складку рукава Келсона, и потянул друга назад по проходу. — Идем. Следуй за мной и делай как я.
Вскоре они уже вступали в большой зал из-за перегородок, которые отделяли кухню от помоста, Дугал подтолкнул короля, и они двинулись мимо слуг, подававших на главный стол. Те выразили почтение сыну вождя, но едва ли удостоили взглядом Келсона, разве что постарались не наткнуться на него, идущего вплотную за Дугалом. Они были слишком поглощены зрелищем, которое являли собой Конал, сидящий слева от вождя, и Джодрелл, который пододвинул табурет к краю стола, чтобы потолковать с Эваном, и вклинился между ним и вождем. Старый герцог Клейборнский был легко принят ими, так как тоже был плоть от плоти кланового общества и понимал их обычаи, а прочие были жители равнин, вроде рыцарей и простых вояк, сидевших внизу в зале. Конал, вызывающе надменный в своем придворном платье и серебряной короне, выглядел особенно не на месте.
Теперь до Келсона дошло, что затеял Дугал. Когда тот подобрался поближе к главному столу и указал рукой на почетное место справа от старого Каулая, после чего опустился на скамью еще чуть правее, Келсон удержался от улыбки и последовал за другом. С небрежным безразличием Келсон скользнул на место меж Дугалом и стариком и оперся о стол локтем, едва ли поведя бровью в сторону прислужника, который нырнул между ним и Дугалом, чтобы налить обоим вина, и начал о чем-то спрашивать.
Однако тут кое-кто из людей короля узнавал его, и, по мере того, как все больше их вскакивало на ноги, из-за чего застучали и заскрипели о каменный пол деревянные скамьи, это движение привлекло внимание старого Каулая.
Оборачиваясь, дабы осведомиться о причине, он с удивлением заметил незнакомого юного горца, сидящего по его правую руку. Гудение волынок оборвалось, все взгляды устремились на вождя Мак-Ардри.
— Халдейн горячо приветствует Мак-Ардри из Транши, — весомо произнес Келсон, почтительно наклонив голову, в то время как у старика отвисла челюсть. — Мой брат Дугал предложил мне сесть от вас по правую руку, сударь, и для меня это действительно большая честь, ибо его отец должен быть отцом и мне, поскольку моего уже нет в живых.
Утратив дар речи, Каулай уставился в серые глаза Халдейна, а между тем в зале поднялся шум: его люди бурно расспрашивали друг дружку, увидев, как нечто чужое и загадочное смешалось с привычным. Когда старик последний раз видел Халдейна, то был четырнадцатилетний мальчик, на которого возлагали отцовскую корону. Тот, кто сидел с ним рядом, был молод, но в нем угадывался мужчина, его честный прямой взгляд был таким же, как у местных вождей. Когда Каулай посмотрел мимо незнакомца на своего сына, Дугал поднялся, подошел и с ухмылкой поцеловал отца в щеку.
— Я привел моего брата домой, чтобы он поужинал с нами, отец, — сказал он на приграничном наречии. — И он сочтет великой милостью, если ты до завтра забудешь о прочих его званиях, ибо он прибавит чести нашему дому, и согласился бы пролить кровь ради союза, который связывает его со мной. Ты не хочешь поприветствовать его как родича и сына?
Бесконечно долгий миг Келсон страшился, что Каулай не поддастся, что прочные узы приграничного родства вынудят его опять играть роль монарха, которую так часто приходится исполнять. Но тут лицо старика озарила довольная улыбка, карие глаза потеплели, и он протянул огромную лапищу Келсону.
— Гм, я рад видеть тебя, сынок, — тихо сказал он. — Я покинул тебя мальчиком, а ты явился сюда мужчиной. Не хочешь ли поцеловать своего старого отца в знак мира?
Келсон торжественно вложил свою ладонь в его лапу и поднялся, наклонив голову в подобающем приветствии. Когда он склонился, чтобы поцеловать старика в щеку, нестройный шум одобрения пронесся среди присутствующих, и волынки издали приветственный возглас, пронизанный на этот раз барабанной дробью. То было не самое непринужденное приветствие, но все же какое-то начало…
Прикидываясь, будто он не замечает осуждающего взгляда Конала и растерянных лиц большинства своих спутников, Келсон, улыбаясь, сел на свое место. Брион никогда так не поступил бы, но ведь он, Келсон, не Брион. Придется им всем привыкнуть, что новый король станет вести себя иначе, как ему присуще. Он рассмеялся шутке, которую пробормотал ему на ухо Дугал, а когда явился Кьярд, чтобы подать им жареную птицу и говядину на крепкой горской лепешке-подносе, он схватился за еду пальцами, как здесь и подобало.
Они с Каулаем время от времени беседовали о том, о сем за едой: Келсон коснулся кое-какого своего опыта последних трех лет, а старый вождь с гордостью сообщил, что теперь умеет Дугал, как его приемник. И лишь мимоходом было упомянуто об ухудшающемся здоровье вождя.
Из уважения к хозяину Келсон избегал политики и прочих щекотливых тем, намереваясь подождать с такими разговорами до того, как им удастся потолковать с глазу на глаз. Но как раз перед тем, как подали сладкое — липкое миндальное печенье, бисквиты и мед, Каулай между прочим произнес имя Сикарда, своего брата, жена которого была Меарской Самозванкой.
— А что из себя представляет госпожа Кэйтрин? — спросил Келсон, стараясь, чтобы в голосе прозвучало поменьше нетерпения. К его облегчению, это не оскорбило Каулая и не побудило к сдержанности, вино сделало его словоохотливым и дружелюбным.
