Ознакомительная версия.
Лицо колдуна исказилось каким-то спазмом, он глубоко вдохнул, запрыгнул на коня и сказал, прежде чем сорвать лошадь с места:
– Никогда не пой эту песню монахам, детка.
Лешек хмыкнул – а то он без него об этом не догадывался. И еще раз обиделся на «детку». Однако вздохнул с облегчением – на этот раз колдун не стал его воровать или превращать в камень, и в ад тоже не потащил. Может, он наслал на него неизвестную болезнь, которая проявится только через несколько дней?
Лешек еще несколько дней вспоминал колдуна и искал в себе признаки страшной болезни.
В начале августа по монастырю пронеслась весть о том, что через две недели в обитель приезжает архимандрит: в епархии решили проверить, насколько Пустынь соответствует своему предназначению. Поговаривали, что вместе с архимандритом приедет и князь Златояр, как будто в паломничество, с женой и дочерьми.
Паисий очень волновался, разрываясь между хором и своими помощниками, на которых давно возложил уход за храмом. Впрочем, волновался не он один. Дамиан заставил мальчиков вылизать приют, усиленно кормил их в каждый скоромный день, велел починить одежду и лично проверял, насколько ухоженными и аккуратными выглядят дети. Он свернул занятия с «дружиной», и появлялся в трапезной каждый день, проверяя, хорошо ли мальчики едят.
Критически оглядывая Лешека, Дамиан кривил лицо.
– Ну что ж ты такой тощий-то? – спрашивал он, больно сжимая шею Лешека двумя пальцами, – портишь впечатление от приюта. Надо бы тебя отправить в скит, так ведь кто же будет петь архимандриту?
Лешек обмирал, но, впрочем, Полкан не злился, просто волновался.
Он велел воспитателям поить Лешека молоком трижды в день, невзирая на постные дни, а когда кто-то намекнул Дамиану на то, что он вводит ребенка в грех, заявил, что грешит не мальчишка, а он, Дамиан – ему и каяться. Лешек давился этим молоком – столько ему было просто не выпить, но и вправду через неделю щеки его немного порозовели и округлились.
Постепенно волнение монахов передалось и детям, вся обитель сбивалась с ног, бегала, мыла, чистила, приводила в порядок. Службы больше напоминали прогоны, после которых всегда разбирали ошибки и раздавали подзатыльники. Паисий велел певчим беречь голоса, но при этом заставлял их петь до хрипоты.
Лешек ждал приезда архимандрита с ужасом – нехорошее предчувствие, появившееся еще в начале лета, заставляло его просыпаться по ночам в холодном поту: он не сомневался, что сделает что-нибудь не так, и тогда не только Дамиан, но и Паисий никогда ему этого не простят. Лытка посмеивался, он всегда посмеивался над нехорошими предчувствиями и смутными сомнениями Лешека, и тот обычно не обижался, но сейчас со злостью думал, что Лытка будет петь в хоре, да еще и со взрослыми, где его голос прикроют более опытные монахи. Лешеку же предстояло солировать, и его ошибки и фальшь не спрячешь ни от кого. Ощущение конца, страшного конца не покидало его. Он боялся не наказания, а чего-то куда как более ужасного. Одна ошибка, и жизнь его не будет такой, как раньше, если будет вообще. По ночам ему казалось, что над его головой кружатся в***роны, и косят на него блестящими черными глазами, и ждут, когда, наконец, он даст им повод спуститься и клевать его бренное, никому ненужное тело тяжелыми твердыми клювами.
Чем ближе подбирался день приезда архимандрита, тем сильнее становилось всеобщее напряжение, тем меньше Лешек спал, и под конец вообще ходил по монастырю тенью и непрерывно дрожал от волнения. Единственный человек, который мог его утешить – Паисий – и сам стал беспокойным: у него все время тряслись руки, он нервно оглядывался по сторонам, иногда кричал на мальчиков, и, похоже, тоже не спал ночами.
Если Лешек ошибется, если что-нибудь сделает не так, если не сможет произвести нужного впечатления, которого от него все ждут, в котором никто, кроме него самого, не сомневается – на этом закончится все. Представить себе жизнь после этого Лешек просто не мог, а смерть разверзала перед ним огненную бездну, и служители ада манили его пальцами и улыбались, предвкушая, с каким удовольствием начнут жарить его на сковороде. Язык Лешека присыхал к нёбу и на лбу выступали капельки пота.
А нужно-то было всего лишь спеть как обычно, не лучше и не хуже. Лешек никогда не боялся петь, это давалось ему легко, как дыхание. И он так хотел спеть хорошо, так хотел понравиться гостям, и порадовать Паисия, и удовлетворить Дамиана, и знал, что вся обитель будет гордиться им и хвалить его! Он так хотел оправдать их надежды, и жизнь после этого вновь заиграла бы яркими красками, все вернулось бы на круги своя. Он мечтал о том, как службы закончатся, и как блаженно он уснет в воскресенье вечером, и проснется на следующий день счастливым.
Архимандрит должен был прибыть в субботу вечером, на всенощную, но в пути их задержала непогода, и приехали гости только на рассвете, когда всенощная подходила к концу. Обычно утром в воскресенье Лешек засыпал как убитый, и Лытке с трудом удавалось разбудить его на исповедь, но в этот раз он не уснул ни на секунду.
Исповедь принимали сам архимандрит, его помощник и авва. Лешек благоразумно пристроился в очередь к авве – он и ему не знал, в чем покаяться, и не придумал ничего лучшего, как признаться в том, что пил молоко в постные дни. Авва ласково ему улыбнулся, накрыл епитрахилью и шепнул, что в этом нет ничего страшного: главное, чтобы Лешек хорошо пел сегодня на литургии.
От этого напутствия ему стало еще хуже – сам авва возлагал на него надежду. Ему казалось, что вся обитель смотрит на него и ждет чего-то особенного. Как будто только от него зависит, насколько архимандриту понравится Пустынь, и, наверное, был недалек от истины: своим пением он мог растопить самое суровое сердце. Дрожь усиливалась с каждой минутой – если у него что-то не получится, Лешек не сможет больше жить. Он должен, он просто обязан спеть хорошо, чтобы авва остался доволен. Иначе… Он и думать не мог, что будет в случае этого «иначе». За этим «иначе» стояли смерть и ад.
А перед тем, как подняться на клирос, он столкнулся с Дамианом, который схватил его за подбородок и прошипел:
– Только попробуй что-нибудь сделать не так! Шкуру спущу!
Это не прибавило Лешеку уверенности в себе. И к ужасу перед неведомой пропастью добавился отвратительный, унизительный, но вполне осознанный страх – его неудачи никто не простит, даже если он сам захочет искупить ее смертью.
Лытка успел сбегать и посмотреть на князя Златояра, но Лешеку было не до этого. На всех произвело впечатление появление женщин во дворе монастыря – обычно для паломниц служили отдельную службу, в церкви Покрова Святой Богородицы, находившейся за пределами обители. Но архимандрит дал разрешение на присутствие в летней церкви жены и дочерей князя, и впервые за много лет женщины вошли в храм, и поднялись на хоры – место для почетных гостей.
Ознакомительная версия.
