Каждый миф есть одна из версий правды
Маргарет Атвуд
— То есть вы знаете, что минотавры бывают разные? — нервно спросил генерал да Галармон.
— А кто этого не знает? — уточнил господин Папата. — Правда, — сказал он после минутного раздумья, — природа производит на свет много странных существ.
Вельможи обменялись взглядами, какими всегда обмениваются сильные мира сего после общения с людьми науки и искусства. Обе стороны остро ощущают некоторую неполноценность собеседника и в то же время собственную ущербность, и никак не могут примириться с этим парадоксом. Но государственные деятели утешают себя тем, что их деятельность приносит практическую пользу, а ученые черви исчезнут с лица земли, ничего не изменив и не улучшив. А ученые, напротив, радуются, что потомки вспомнят их имена в связи с каким-нибудь полезным открытием или важным исследованием, а этих вот государственных мужей станут поминать недобрым словом при всяком музыкальном случае.
Вскоре после того Папата распрощался с вельможами, отметив, что те уж слишком чем-то взбудоражены, и это странно, если учесть, какое благолепие разлито сейчас по всей стране. Но поскольку ему было не с кем обсудить последние события, то он притих, стушевался и загрустил. И даже отменный ужин и вино редкого урожая, присланные графом для поддержания его трудового энтузиазма, не слишком порадовали беднягу.
Что же до графа, то он направил в помощь библиотекарю несколько доверенных слуг под руководством того самого лакея, который в свое время принимал Галеаса Генсена во дворце да Унара. Ему было особо указано на некоторые странности в поведении его подопечного. Начальник Тайной Службы приказывал оказывать господину Папате посильную помощь, заботиться о его насущных нуждах, всемерно потакать капризам, не огорчать и своевременно докладывать о происходящем, пускай слугам и кажется, что ничего существенного еще не произошло. В лакейской этот приказ истолковали несколько шире:
— А буквогрыз-то, видать, последнего ума лишился, — сказал старший лакей младшему, складывая походный ранец для переезда в здание библиотеки, чтобы постоянно находиться при персоне библиотекаря, — почему, спросишь? Потому граф приказал с него глаз не сводить, чтобы он по скудоумию не учинил над собой какой напасти.
— А нам с ним не опасно? — спросил его товарищ, более молодой и еще не такой опытный.
— Да он только в книгах понимает. А так стула от чашки не отличит. И безобидный, как мотылечек. Видал я, как он краюху хлебу отрезать намеревался: свечку ухватил и ну елозить. Смех один. Только ворчливый, это да. Ворчливый — жуть.
— Дались им эти минотавры, — пожал плечами младший лакей. — Вот скажи, зачем кому-то знать, откуда какие рогачи происходят? Нешто нет других дел на свете?
— Ты говори-говори да не зарывайся, — сурово оборвал его старший товарищ. — Когда господин граф занимается неведомо чем незнамо для чего не корысти ради — это и есть великая государственная политика, о которой потом будут писать такие вот буквогрызы, как тот, кого мы едем наблюдать и обихаживать.
— То есть, мы едем делать историю? — неожиданно проницательно уточнил младший слуга.
— Мы всегда делаем историю, — отвечал старший, и крыса, тащившая в свою нору огарок свечи, на мгновение замерла в восхищении. Она не ожидала от старого лакея такого полета философской мысли.
* * *
Гугиус Хартдор спешился на поляне у черного базальтового мавзолея и окинул пейзаж взглядом настоящего ценителя.
Поляна была разгромлена по высшему разряду: земля почернела и оплавилась, как если бы здесь как следует откашлялся простуженный дракон; древние исполинские деревья, покореженные неведомой силой, из стволов и ветвей которых в произвольном порядке торчали самые разнообразные конечности и проступали сквозь кору искаженные ужасом и болью морды и лица, топорщились иглами и шипами. Несметное количество деталей, милых сердцу настоящего художника, как то — обломки оружия, фрагменты доспехов, черепа и скелеты, разбросанные в живописном беспорядке там и сям — навевали безысходность и тоску. Всякий, кто случайно забрел в это гиблое место, должен был умчаться очертя голову и потомкам своим заповедать избегать этого кошмара до скончания времен.
Рыцарь пробормотал несколько слов на языке, который показался бы странным любому, кроме высших иерархов геенны огненной, и замер в ожидании. Строение было задумано зодчими как место вечного упокоения в самом прямом смысле этого слова — ни намека на вход. Огромная, цельная на вид глыба, размером с городской дом, сплошь покрытая вырезанными в камне рунами, стояла в непроходимой Меокайской чаще, в самом сердце Тифантии, и никто из смертных не знал о ее существовании.
Когда рыцарь с орлом на гербе произнес заклинание, с мавзолеем стали происходить странные вещи. Он окутался красным дымом, во все стороны от него побежали по траве языки пламени, но ничего не подожгли, а растворились в воздухе, словно привиделись. Затем раздался дикий скрежет, как если бы кто-то наматывал старую-старую якорную цепь исполинского корабля, и, наконец, на поверхности черного камня обозначилась дверь неровной формы, и открылась со скрипом. Из мрака вырвался затхлый воздух, на рыцаря пахнуло могильным холодом и тлением. Затем раздался протяжный вой, от которого, по замыслу исполнителя, кровь должна была стыть в жилах. Гугиус ухмыльнулся и шагнул в темный провал.
— На беду свою, смертный… — произнес шелестящий голос, затем замолк на секунду и сменил тон. — А, это ты. Что-то ты зачастил в последние века.
— Да вот вспомнил об одной штуковине, которая у тебя завалялась с незапамятных времен.
— Здесь, между прочим, не Бюро «Что упало, то пропало». Ты сюда заявляешься, как к себе домой. А здесь покоится средоточие ужаса, воплощенный мрак, враг живого, ну, это тебя не касается.
— Меня и остальное не касается, — заметил рыцарь. — Слушай, не ворчи, лучше назначь цену, а то я спешу.
— Вы, молодые, всегда спешите. Нет, чтобы посидеть, поговорить со стариком. Чего хихикаешь?
— Вспомнил, как ты свалился с деревянной лошадки, когда праздновали твое четырехлетие. Визгу было — кто бы подумал, что это будущий кровавый завоеватель, великий воин и — как там тебя воспевали в Жаниваше — Коротконогий Жезл Ада и Бич Сусликов.
— Ты же знаешь, что это неправильный перевод! — голос даже задохнулся от возмущения.
— Я знаю, ты знаешь, а кто еще?
— Вечно ты ворвешься в мою мирную обитель, нарушишь блаженный покой и испортишь настроение.
