Потом король спозаранку вылетел из окна своей башни в ясное, сияющее небо, вылетел, будто гигантский нетопырь, на паре кожаных перепончатых крыльев, в которых жутко гудел ветер. Под ликующие утренние трели птиц и людские вопли он сперва, подхваченный некой таинственной силой, взмыл свечкой ввысь, вдруг сбился, завертелся на месте, клюнул пустоту – и сила, прискучив новой игрушкой, швырнула его вниз, на камни. Заклинатель был совсем рядом, но ничего не смог сделать. И собственные скромные возможности, и магические способности всех, кто был окрест, вложил он в единый посыл, который должен – да просто обязан был! – остановить падение, удержать венценосного безумца в воздухе. Он не растерялся, он все сделал правильно, но оказался беспомощен. Сила провалилась в никуда, в бездонную дыру, проколотую в мире заостренным клювом крылатого агрегата. Заклинатель никогда не испытывал такого ужаса. Там, в дыре, ничего не было – и все же то, чего там не было, оказалось несравненно сильнее. Оно было жадным, сверхъестественно алчным, готовым втягивать и поглощать все подряд. Оно пожрало посланный магом импульс и едва не утянуло следом самое мага – не тело, конечно, но саму его сущность, тепло дыхания в его груди, его жизнь. Несчастный мальчишка уже валялся на обрывистом склоне под основанием башни. Останки скрывала груда лома, черные лоскуты полоскались на ветру, как траурные стяги.
О том, что воспоследовало, не хотелось вспоминать. Ужас, сменившийся унынием. Подспудное бурление в народе. Неудержимо размножилось поголовье всевозможных предсказателей, целителей и кудесников. Обещали все, от радикального излечения мозолей до царства всеобщего благоденствия. Сколько нетвердых разумом простолюдинов подалось за легкой жизнью, кто куда – в разбойники, в ярмарочные певцы, в странники... Сколько деревень обезлюдело! Вновь ожил мохом поросший миф о стране Заморике – земле за окоемом, земле, где не заходит солнце, еда сама падает в руки, а короля вовсе нет, потому что у всех всего в избытке. И ведь нашлись такие, кто уверовал в эту дичь столь истово, чтобы тремя кораблями отплыть за окоем, в сторону, куда вечно движутся большие волны, – туда, откуда не возвращаются... Человек двадцать рехнувшихся баб с детишками затворились в горе, ждать нового короля, который-де должен явиться с неба взамен улетевшего. А уж летунов на черных крыльях, возмечтавших вслед за государем покорить небесную синь, было не перечесть! Одному, кстати, удалось. Построил аппарат, и вот ведь какая штука: весу в нем много, а летает. Без всякой магии, на браге. Браги, правда, много жрет и воняет страшно. Умельца, чтобы народ не смущал, по-тихому заперли в хорошей, сухой камере. Винолет, от греха, спалили. А Заклинатель до сих пор гадал: из-за чего весь сыр-бор? Ну не может магия в воздух ни человека, ни вещь поднять – и что? Разве мало птиц, и почтовиков, и транспортных? Мало тварей ездовых? Одни чертокрылы чего стоят – и силища у них, и послушание, благо разума небольшого, и кормятся сами охотой на привалах. Чего еще желать-то?
Чередой потянулись самозванцы. Этакой беды прежде не видали, хотя разве не сказано у древних:
На сладкий кус, едва одну отгонишь,
Две мухи сей же миг усесться норовят!
Словом, этого следовало ожидать. С теми, кто искренне верил в свое царственное происхождение – верил до того крепко, что отказывался отрекаться, – все было просто. Небольшая прогулка по симпатичной плитчатой дорожке – и нет мнимого наследника. Расчетливые искатели удачи, отлично знающие, кто они такие и чего хотят, оказались угрозой пострашнее. Едва заполощутся знамена самозванца на вольном ветру, как сбегается целое войско: недовольные, бунтари, бездельники, просто безумцы. Запахло войной. Отвела беду удача да все тот же расчет: вожди голытьбы не рискнули вторгнуться в благополучные центральные земли, властям же было не дотянуться до них, окопавшихся в горах и лесах дальних провинций. Так и жили они там самовластными царьками, принимая от скудоумных подданных снедь, дары и девок и не замахиваясь на столицу и трон.
Погибая под гнетом насущных проблем, бесцеремонно срывая Покров всякий раз, как пустая казна или непорядки на трактах ставили многострадальный Совет в тупик, могли ли они предположить, что на пороге уже стоит беда – настоящая большая беда, подобной которой не было от начала времен?
И снова Источник пытался вразумить ослепленных магов. Помнится, спор у них вышел о новом налоге – обложить ли побором бездетную пару или только главу семьи. Тут ведь тонкостей столько! Если, скажем, муж с наложницей дитя прижил, а не с законной половиной? Опять же блудницы: девицами числить смех один, но и женами их, безмужних, не назовешь. Кинулись к Источнику – а в нем жуть и безумие. Пересохшие реки, обнажившиеся русла, полные гниющего ила. Уродливые чудища, не то растения, не то животные, пожирают урожай на полях. Суховеи. Холодные очаги, забывшие вкус огня. Бешено мелькали перед потрясенными магами картины бедствия, беспримерного запустения, образы страны, враз забывшей все, чему научили ее демиурги и тысячелетия прилежного труда их потомков. Страны, столь непохожей на их родину, что разум отказывался относить видения к ней. Должно быть, Источник времени сбился, ошибся! Никто ведь не знает толком, что он есть такое и как действует. Нет, сцены совсем из другого мира показывает им свихнувшийся колодец! Мира, пусть похожего, и даже очень, но все же, бесспорно, другого. Должно быть, это и есть страна по другую сторону, земля зла и неизбывного страдания, где не действуют законы мироздания. Там бродят, стеная, страждущие души поверженных беззаконников-магов, туда препровождает дерзких самозванцев плитчатая дорожка. В те дальние пределы устремлено другое, отраженное, жерло Источника времени. Мир до начала времен, мир безначалья! Все с содроганием отпрянули от колодца, и Тринадцатый поспешил набросить на него спасительный Покров.
Но почему Источнику вздумалось показывать им чужой мир? Им бы задуматься, взглянуть в лицо истине, какой бы уродиной она ни обернулась, – и тем исполнить свой долг. Но двенадцать глупцов и один трус отвратились от истины и долга, предпочтя коварную прелесть невежества. Заклинатель вспоминал, и стыд жег его неотступно.
А время-то шло, и беда приближалась.
Нет, они не испугались. Продолжали вопрошать. Но Источник будто взбесился. Лишь однажды увидели Двенадцать и Тринадцатый отчетливую картинку: стопка кверху дном, самая простая, глиняная, из каких пьют бражку по трактирам простолюдины. Кривоватые, вылепленные вручную, без всякой магии стенки, зубчатый поясок по краю. Стопка опрокинулась, и ярко-красная дешевая бусина покатилась через все водяное зеркало, разваливая изображение надвое. Яростная вспышка едва не ослепила магов и опала до тревожного пульсирующего свечения, которое тут же начало с мучительным усилием разделяться на свет и тьму. Одно исторгало и отторгало от себя другое, и, едва лопнула последняя связующая нить, вдруг исчезли оба, и осталось ничто, пустота, такая полная и безусловная, какой не доводилось, наверное, видеть ни одному смертному. Завизжала, как перепуганная баба, молоденькая Кошка, и этот простонародный визг встряхнул цепенеющих магов, оторвал их от бездонного ничто. Пал Покров, будто тяжелая плита на жерло древней могилы, откуда лезет нежить. Все опомнились, задвигались, задышали. Лангуст уже наглаживал белую ручку всхлипывающей, растерявшей всю свою царственность Кошки. И никто, ни один из них, не решился заговорить о трагедии, только что разыгранной перед ними на маленькой круглой сцене внутри колодца.
