Прогремело несколько выстрелов. Первые совсем глухие, а последующие громкие, страшные. Обрывчатое эхо накатило с разных сторон, столкнулось в небе, рухнуло на голову.
Стреляли рядом с пещерой. Последний, чистый выстрел точно указал направление и расстояние. "В кого там можно стрелять? Как, так может быть?.. Нет там зверей, не в кого стрелять… Может, в "того", в пещере?.. Так быстро?.. Не может быть, или… случайный охотник? Залез в пещеру, а там… Нет. Не успел бы выстрелить, не то… А если их было два? Один залез и с концами, и другой наугад, в темноту, как начал палить… Ерунда какая… Не могу думать… А если… а если…"
Жу удивился еще сильнее, когда через несколько часов опять почувствовал того, "из пещеры"; чужой запах, возбуждение, голод; желудок опять сжался, заныл.
Расстояние между ними сокращается; Жу не может понять: "Как такое возможно?.. Что там могло произойти?.. Скоро, совсем скоро, — озлобленный, голодный, нагонит его и тогда… Казалось, шансов никаких; Жу остановился. Устал. Сейчас просто упадет на колени и будет ждать… "Конец… конец…" — но вдруг в нос ворвался запах, — резкий забытый запах костра. Сил не осталось: приток адреналина, воодушевление, стремительный старт — не помогли; не смог оторваться, опять побежал медленно, скоро перешел на шаг.
Спасение рядом, из за густой листвы уже видны палатки, слышатся человеческие голоса, и… Неожиданный болезненный удар по ногам; нелепое боковое сальто, удар лицом о землю, вкус крови во рту, и запах скошенной травы. Сорванная крапива повисла на ухе; с листьев на шею потекла роса. Жу закрыл глаза, перевернулся на спину. Больше их не откроет, он уже чувствует знакомое: густое, теплое дыхание на лице.
— Прошу тебя, не делай мне больно, — прошептал он.
— Так быстро ушел, и не попрощался.
— Не… не… не хотелось будить. — Не открывая глаз, натянуто улыбнулся.
Послышался топот приближающихся ног, зашелестели кусты, закачались, вспорхнула потревоженная птица, и Виктор, хотя нет, называть его так, теперь будет не правильно, ничего от Виктора, ничего человеческого в нем не осталось; он стал зверем, просто зверем: большим, страшным, диким зверем. Так и назовем.
Послышался топот приближающихся ног, зашелестели кусты, закачались, вспорхнула потревоженная птица; зверь замер в ожидании. Из кустов вышел человек, вышел и замер: нога зависла в воздухе, красные щеки в миг побледнели; глаза вылезли из орбит, окоченели. На плече — снайперская винтовка, в руках — не заряженный арбалет.
Зверь выдохнул, будто усмехнулся, опять опустил голову, презрительный взгляд уперся в слепое перепуганное существо.
— Открой глаза.
Жу покачал головой.
Зверь наклонился к уху несчастного: — Я мог бы просто провести коготком по твоей хрупкой шейке и… но не сделаю этого. Я дам тебе шанс… шанс прожить новую жизнь, но… но когда ты вспомнишь… А со временем, ты многое вспомнишь… Так вот, когда это случится, не ищи меня, забудь… Второго шанса, у тебя не будет…
Когда Жу открыл глаза, зверя уже не было; кустарник почти замер и все глуше трещат попадающие на пути животного ветки. Вдруг грохнул выстрел, пуля просвистела прямо над головой. Он приподнялся на локтях, посмотрел на дрожащего охотника; их прыгающие взгляды встретились, стрелок кивнул в сторону стихающих звуков: — "Видал?"
Время — нескончаемый поток, бегущий из ниоткуда в никуда. Неосязаемая Река крутит нас в водоворотах, бьет о камни, несет, — рано или поздно выбрасывает на один из своих пустых берегов. Большой длинный путь в мутном, стремительном потоке. Миллионы, миллиарды лет позади и вот он берег, вот он я — родился. Еще секунда и меня не станет. Я вне потока, я обречен. Теперь смотрю на него со стороны, но почти не вижу, и совсем не понимаю. Только щурюсь от вспышек мелкой невидимой ряби, недовольно пересчитываю отблески, плюсую, прячу в детский конструктор, в учебник по алгебре, в запаску автомобиля, в пенсионное удостоверение, вшиваю во внутреннюю обивку гроба.
Прошел день, и еще пять, и месяц, и еще девять, и год, и еще три, и еще пятнадцать, а может и семнадцать. Мы изрядно подпортили зрение, присматриваясь к невидимому потоку, слепящему нас раскаленными бликами отраженного света. Зверь не постарел, в нем не было усталости, не давил груз пережитых лет. Он легко забывал и легко вспоминал, злился, но быстро прощал, думал сердцем, а умом искренне любил и радовался, каждую секунду находя для этого новый повод. Он в потоке и вне его, в настоящим и вечном одновременно.
17
…обошел знакомую кривую осину, прошел под ссохшемся, дырявым монстром, с трудом узнавая в нем некогда роскошный, могучий дуб и уперся в поляну, из которой болезненным, каменным наростом выпирает непреступная, мрачная скала. Старый вход в пещеру заделан белыми кирпичами, метрах в пяти, на неровной отвесной стене, большой черной точкой отсвечивает новый.
Перед входом, между кучей белых кирпичей, и мешками с цементом спит — Виктор. Сильно постарел. Выбритое, сгоревшее на солнце лицо усыпано глубокими, морщинами. Из под охотничьего маскировочного плаща торчат худые, бледные, обтянутые ссохшейся кожей — руки. У изголовья, возле открытой фляги с водой, ружье.
Зверь не хотел будить человека. Присел рядом, долго с любовью и жалостью рассматривал его — уставшего, уже старого, прожившего нелегкую жизнь.
Солнце почти спряталось за деревья. Глаза старого охотника открылись, резко дернулся, пошарил рукой в поисках ружья: не нашел. Зверь заранее, пока тот спал, отложил ружье в сторону и аккуратно, чтобы не поцарапать острыми когтями золотистую, рифленую обивку приклада, несмотря на массивность и кажущуюся неуклюжесть лап, легко засунул в чехол.
ЗАДОЛГО ДО…
…тоже не знал, откуда он, зачем его придумали, — неужели просто так, без всякой цели?.. Но тогда, об этом не задумывался, — просто жил, изучал жизнь, себя в жизни.
Каким был раньше, — почти не помнил. Другим. Раньше он убивал, раньше ел свежее мясо, и кажется, имел на это право. Но потом научился думать, понимать, и такого права у него больше не было. Он так решил — сам решил, и может, это первое, что изменило его, сделало другим, непохожим на остальных. Впрочем, что нам известно о причине и следствии?
Это бунт против природы, гадал он, или все таки… — нет? Может, все его желания, вовсе не "его", а как раз "ее"(природы)?!
Больше не убивал, мясо старался не есть, но зимой, — когда не было ягод, когда не добраться до корней, и жировой запас на исходе, — не гнушался падалью, и мелкими грызунами.
Некоторые странности своего организма, не мог объяснить даже себе: всегда копировал крупных зверей, что были не далеко. Когда чувствовал, что изменения переходят допустимый предел, — просто менял место обитания, восстанавливался, и организм снова находил самый крупный объект; процесс повторялся. Менялись и те, кого копировал.
