Так она и добрела до дому, как выражается сосед — алкоголик и механик — на автопилоте. Автоматически отперла дверь, сунула ключ в карман, вошла в сени и задвинула за собой засов. И, не замечая странной тишины, царившей в доме, грозной, как оскаленный немой рык овчарки перед броском, вошла на кухню.
— Вот она, — Анна Матвеевна, наткнувшись на вытянутый палец Ряженки, как на кол, инстинктивно сделала шаг назад. — Вот она, сука старая! Явилась — не запылилась.
Тишина, словно вырвавшись из плена, треснула сухим стуком опрокинувшегося стула, злым клекотом, топотом ног. Матвеевна успела только беспомощно ойкнуть, и на ее плечи обрушился Лосось. Сбил с ног, скрутил за спиной руки, придавил коленом в спину так же, как шестьдесят лет назад прижала ее к полу панцирная сетка кровати, прогнувшаяся под тяжестью четырех немецких солдат.
— Ну, пришла, стало быть, поговорим — прошипел он, низко склонившись к уху. — Куда Ботаника дела? Ментам сдала?
От испуга голос замерз в гортани, а глаза остекленели, бессмысленно глядя на суетливые ноги Ряженки, выщерблинку в досках, потертые ножки стола, косяк двери, за которой бился, шипя и звеня чешуей Вася, в то же время ничего этого не видя.
— Что молчишь? Тебе с нами поговорить в падлу? — завизжал Ряженка, нервно поддевая носком Матвеевну под ребро. — Думаешь, мы тебя не разговорим? Лосось, а давай ее по-нашенски, а?
Матвеевна почувствовала, как дрогнула сжимающая ее запястья рука. Всего на мгновение, для того, чтобы сжать еще сильнее, до мучительных толчков крови в венах.
— Ну что ж, сама напросилась. Неси, Ряженка.
Вася, словно поняв грозившую хозяйке опасность, глухо захрипел и остервенело ударился о дверь. Дверь треснула. Ряженка метнулся в сени. Матвеевна слышала, как испуганно заскрипел под ним дощатый пол, беспомощно клацнул засов, и стукнула входная дверь. И снова в обратном порядке: бац, клац, ой-ей-ей. Перед носом глухо бухнулся в пол топор.
— Ну, сейчас ты у нас запоешь, — гоготнул Ряженка. — Лосось, с чего начнем? Сперва костыли подровняем, а потом клешни? Или тебе, бабка, наоборот предпочтительнее?
— Дай сюда, — Лосось вырвал у Ряженки топор. — Я рубить буду. А ты подержишь.
— Это как скажешь.
Ряженка дернул Матвеевну вверх и попытался поставить на ноги, но ватные от страха ноги подкосились, и старуха тяжело завалилась набок, словно мешок с мукой. Ряженка тихо ругнулся и, ухватив за подмышки, потянул опять. Матвеевна, оказавшись с ним лицом к лицу, подметила, как от натуги вздулась жилка над его виском и дрожит под носом прозрачная сопелька — значит, и ему тоже страшно. По-другому, нервно, но все равно и он тоже боится! Матвеевна собрала во рту все свое презрение и, изловчившись, плюнула Ряженке прямо в глаза.
— Сука! — взвыл мучитель. — Падла старая! Лосось, дай мне топор, я ей башку оттяпаю!
Но Лосось лениво, словно играючи, отпихнул его прочь.
— Без тебя управлюсь. Руку ей держи!
Матвеевна непостижимым образом увидела вдруг одновременно и свою руку, распластанную на табуретке, и противоположную часть комнату, где за дверью бился в яростной агонии Вася. Видела, что он снова ударил. Видела, как прогнулась филенка и выклюнулась в ней быстрая дырочка с острым кончиком клюва.
— Эй, мать, не вынуждала бы ты меня на крайности. Скажи, куда Ботаника дела и разойдемся краями.
Матвеевна молчала, не сводя глаз с этой крохотной дырочки. Вася с силой тюкнул снова, наружу отвалилась щепка. Нет, так ломать долго придется — не успеть ему… Она закрыла глаза, будь что будет. И потому не видела, как Лосось, мимолетно подмигнув Ряженке, занес топор. Она лишь услышала свист, с которым топор рассек воздух и вонзился в табурет.
— Так как? Будем говорить? А то в следующий раз я не промахнусь, аккурат по пальцу жахну. Ну?
— Не зли его, дура! — вцепился в волосы Ряженка. — Я его знаю, он шальной!
— А когда пальцы кончатся, — спокойно продолжал Лосось. — Перейдем на кости. Страшная смерть тебя ждет.
— А я легкой и не просила, — просипела Матвеевна.
— Ну, раз так, то крыть нечем. Прости, мать. Не понимаешь по-хорошему, будет по-плохому.
Он снова занес топор. Дверь под Васиными ударами наконец затрещала, лопнула щепой, и василиск вырвался наружу — всклокоченный, натянутый бешеной злобой.
«Вася, зырь!» — хотела крикнуть Матвеевна, но вместо этого беспомощно закричала:
— Мама!..
Глава 17,
в которой все расходятся в разные стороны: Ряженка в дурку, а Матвеевна на тот свет
Ряженка потом много раз восстанавливал в памяти происшедшее, но разумного объяснения ему найти так и не смог. Он помнил, как Лосось поднял топор, попугать хотел бабку. Видел, как чертов бабкин петух выбил филенку и выскочил в кухню. Колени тогда еще испуганно дернулись. Сами собой. Ноги кожей помнили, как больно впивается в ляжки петушиный клюв, и вонзаются в икры шпоры. Дальше — все как в карусели. Бабка закричала, топор пошел вниз, и вдруг Лосось рухнул навзничь, застыв в замахе, всем весом ухнулся в пол. Доски дрогнули, словно на них свалилась скала, а не человеческое тело. Опрокинулась табуретка. Старуха метнулась к петуху, обхватила его за крылья и заверещала:
— Вася, стой!
И бешеный петух вдруг затих, хищно вклещившись когтями в пол и не сводя настороженного взгляда с Ряженкиного лица. И от этого направленного в упор взгляда стало так вдруг муторно, так сосуще страшно и тошно, что руки сами собой поднялись вверх. А старуха нервно погладила петуха по встрепанным перьям и судорожно выдохнула какую-то лапшу:
— Все, Васенька, успокойся. Нам две статуи не заказывали.
Но, поскольку от Ряженки объяснения и не требовали, а требовали откровенной и беспристрастной правды, то он, не придумав ничего более разумного, так и рассказывал. Одно и то же уже три дня подряд. И всякий раз итог беседы был одинаковым.
— То есть ты, Пряхин, продолжаешь утверждать, что своими глазами видел, как гражданин Морозов Н. А. необъяснимым с научной точки зрения образом взял да и превратился в камень.
— Как это — необъяснимым, начальник? — взвился Ряженка — Я ж тебе сто раз говорил — его петух в камень превратил.
— Петух?
— Петух.
— В камень?
— В камень. Ты что, начальник, мне не веришь? Думаешь, я фуфло гоню, да? Да я, мамой клянусь, никогда еще так не исповедовался — петух Лосося в статую превратил. А старуха про это заранее знала, потому нас к себе и заманила! Падла буду, если горбатого леплю!
Майор Пронкин тяжело вздохнул. Давно ему не попадалось такого дурацкого дела. Вроде, все понятно: сбежавший из колонии строго режима гражданин Пряхин Андрей Павлович шестьдесят восьмого года рождения скрывался в древне Нижнее Кривино в доме гражданки Коростылевой Анны Матвеевны тридцать четвертого года рождения и по истечению двух суток был сдан ею органам милиции. Но уж слишком идиотична была эта ясность, а потому не укладывалась ни в какие рамки богатого следственного опыта. Было здесь как минимум две странности. Во-первых, отчего Пряхин два дня просидел в погребе, а на третий решил сдаться и явился в местное отделение милиции, хоть и подняв руки вверх, но сам, под сопровождением безоружной пожилой женщиной. И, во-вторых, куда делись остальные участники побега — Морозов и Бажанов. По показаниям Пряхина выходила полная ересь: дескать, Бажанова М. В. гражданка Коростылева сдала в милицию накануне, а Морозова Н. А. превратила в камень. Самое странное, что статуя действительно имела место быть, но в деле не фигурировала, не пристегнуть ее к делу. По утверждению жителей Нижнего Кривина, Коростылева Анна Матвеевна являлась скульптором-самородком, и ее работы в данный момент готовились к областной выставке народных достижений. А два дня назад она подарила своему колхозу статую лесоруба, выполненную из белого мрамора и поразительно напоминавшую пропавшего без следа Морозова — еще один необъяснимый пункт, третий, но далеко не последний. Словом, несмотря на подозрительные совпадения деталей, протоколировать эту хрень даже повидавшему виды майору милиции с опытом работы в органах более пятнадцати лет было как-то неловко: не только коллеги — секретарши засмеют.
