И я был настолько переполнен зрелищем нетронутых могил и снега, на котором не было ни единого отпечатка ноги, что с радостью утонул бы в нем и умер сам. Я не мог вернуться в город и увидеть Чарли. Мне стало казаться, что все это какая-то злая шутка или же результат его дикой способности угадывать чужие сокровенные желания и играть ими. Н_е_у_ж_е_л_и он шептал у меня за спиной, давал обещания, подталкивал меня на это? Боже!
Я прикоснулся к воротам.
Что было здесь? Лишь плоский камень с именем и надписью "Родился в 1888, умер в 1957", надписью, которую было трудно разыскать даже в летний день, потому что она заросла густой травой и присыпана опавшими листьями.
Я отнял руку от железной калитки и повернулся. И в это же мгновение судорожно вздохнул. Из горла вырвался крик.
Потому что я почувствовал что-то за оградой, возле будки привратника.
Почудилось ли мне там слабое дыхание? Сдавленный крик?
Или дувший оттуда ветер был чуть теплее?
Я судорожно ухватился за калитку и уставился в темноту перед собой.
Да, вон там! Очень слабый след, словно села птица и пробежала между врытыми в землю камнями. Еще миг, и я потерял бы его навсегда!
Я завопил, побежал, подпрыгнул.
Никогда за всю свою жизнь я не прыгал так высоко. Я перемахнул через ограду и упал на другой стороне с криком, вырвавшимся изо рта. Помчался к будке привратника.
Там в тени, спрятавшись от ветра и прислонившись к стене, стоял человек с закрытыми глазами и сцепленными на груди руками.
Я посмотрел на него дикими глазами. Рванулся вперед, чтобы рассмотреть.
Я не знал этого человека.
Он был стар. Очень, очень стар.
Должно быть, от отчаяния, я застонал.
Потому что старик поднял дрожащие веки.
И его глаза, смотрящие на меня, заставили меня крикнуть:
– Отец!
Я потащил его туда, куда падал слабый свет фонаря и ложился полуночный снег.
А голос Чарли, далеко в заснеженном городе, все умолял: "Нет, не надо, уходи, беги. Это сон, кошмар. Остановись".
Стоявший передо мной человек не знал меня.
Как птицы, застигнутые порывом ветра, его странные, но знакомые глаза метались по мне. "Кто это?" – читалось в них.
Затем изо рта его вырвался ответ:
– …ом! …ом!
Он не мог выговорить "т".
Но он произнес мое имя.
Словно человек, стоящий на краю обрыва в страхе, что земля может снова обрушиться и поглотить его, он вздрогнул и ухватился за меня.
– …ом!
Я крепко сжал его. Он не упадет.
Сцепившись в объятиях и неспособные сделать ни шагу, мы стояли и медленно раскачивались, двое, ставшие одним, среди бушующей метели.
"Том, о, Том" – снова и снова со стоном произносил он.
Отец, дорогой, думал я, и произносил вслух.
Старик напрягся, потому что за моим плечом он, должно быть, впервые как следует разглядел могилы, безмолвные поля смерти. Он резко вдохнул, словно крикнув: "Где мы?"
И хотя лицо его было очень старо, в момент, когда он понял и вспомнил, его глаза, щеки, рот дрогнули и стали еще старше, говоря "Нет".
Он повернулся ко сне, словно ожидая ответа, какой-то охраны его прав, защитника, который мог бы сказать "нет" вместе с ним. Но в моих глазах была холодная правда.
Теперь мы оба посмотрели на неясную дорожку следов, петлявшую среди могил от того места, где он был похоронен много лет назад.
Нет, нет, нет, нет, н_е_т!
Слова вылетали из его рта.
Но он не мог произнести "н".
И получилось извержение: "…ет …ет …ет …ет!"
Отчаянный, надломленный крик.
И затем еще один вопрос отразился на его лице.
– Я знал это место. Но п_о_ч_е_м_у я здесь?
Он сжал меня руками. Посмотрел на свою впалую грудь.
Бог наградил нас жестокими дарами. Самый жестокий из них – память.
Он вспомнил.
И начал расслабляться. Вспомнил, как трепетало его тело, замерло его сердце, захлопнулась дверь в вечную ночь.
Он стоял в моих руках очень прямо. В его глазах отражались мелькавшие в голове мысли. Должно быть, он задал себе самый страшный вопрос:
– К_т_о сделал это со мной?
Он поднял глаза. Его взгляд уперся в меня.
– Ты? – спрашивал он.
Да, подумал я. Я захотел, чтобы ты был жив сегодня ночью.
"Ты!" – закричали его лицо и тело.
И затем, вполголоса, последний вопрос.
– Зачем?
Теперь настала моя очередь замереть в раздумьи.
В самом деле, зачем я это сделал?
Как только могло прийти в мою голову желание этой ужасной, душераздирающей встречи?
Что следовало бы мне сейчас сделать для этого человека, незнакомца, этого старого, потрясенного, напуганного ребенка? Зачем я обнадежил его лишь для того, чтобы послать его обратно в землю, в могилу, к беспробудным снам?
Приходила ли мне в голову мысль о последствиях? Нет. Голый порыв вырвал меня из дома и забросил на это поле мертвецов как камень на поляну. Зачем? Зачем?
Мой отец, этот старик, стоял теперь, дрожа, в снегу, и ждал моего безжалостного ответа.
Снова став ребенком, я не мог выдавить из себя ни слова. Часть меня знала ту правду, которую я не мог сказать. Неразговорчивый с ним при жизни, я стал еще более нем рядом с этой проснувшейся смертью.
Правда металась в моей голове, кричала каждой частицей моей души и тела, но не могла прорваться к языку и сорваться с него. Мои крики застыли внутри меня.
Время шло. Этот час скоро пройдет. Я теряю возможность сказать то, что должно быть сказано, что следовало сказать тогда, когда он был теплый и ходил по земле много лет назад.
Где-то на другом конце страны колокола пробили половину первого этого рождественского утра. Снег падал хлопьями на мое лицо вместе со временем и холодом, холодом и временем.
"Зачем?" – спрашивали глаза моего отца, – "зачем ты привел меня сюда? "
– Я… – и тут я остановился.
Потому что его рука сжала мою. Его лицо нашло свою собственную причину.
Это был и его шанс, е_г_о последний час, чтобы сказать то, что он хотел сказать мне, когда мне было двадцать или четырнадцать, или двадцать шесть. Неважно, если я онемел. Здесь, среди падающего снега, он мог найти покой и уйти своим путем.
Его рот приоткрылся. Ему было трудно, мучительно трудно произнести старые слова. Лишь дух его внутри истлевшей плоти мог агонизировать и задыхаться. Он прошептал три слова, которые тут же унес ветер.
– Что? – выдавил я.
Он крепко ухватился за меня и попытался удержать свои глаза открытыми. ему хотелось спать, но сначала его рот открылся и прошептал снова и снова:
– …я… лю… яяяя!
Он замолк, задрожал, напрягся и попытался крикнуть снова:
– …я… блю… тебя!
– Отец! – крикнул я. – Дай мне сказать это _з_а_ т_е_б_я!
Он замер и стал ждать.
