Иоланта хмыкнула.
— Скажи ещё, что сам пек.
— Почти сам, — ответил я гордо, — а мороженое так и вовсе сам!
— Боюсь и пробовать, — сказала громко Дроссельмейер.
Анна улыбнулась, взяла чайную ложечку, зачерпнула из своей стеклянной вазочки мороженого на самый кончик, коснулась губами, лизнула, некоторое время смаковала, потом улыбнулась широко и зачерпнула полную ложечку.
Я перевёл дыхание, у всех в широких десертных вазочках на высоких ножках мороженого по полкилограмма, чистейший пломбир с крошками шоколада и дроблёными орешками, сам такое обожал в детстве… и не только в детстве, так что хоть в этом мордой в грязь точно не ударю.
Глориана изволила обратить на меня царственный взор.
— Вадбольский, — произнесла она нейтральным, но всё же холодноватым голосом, — ваша магия иллюзий… весьма. Что ещё у вас есть подобного?
Я подумал, развел руками.
— Разве что танцы, ваша светлость.
Она поморщилась.
— Танцы?.. Танцы нам знакомы.
Я сказал смиренно:
— Осмелюсь вспикнуть, не все. Некоторые ускользнули от вашего внимания…
Тут же стена исчезла, на её месте открылся огромный зал, под стенами можно рассмотреть людей в средневековых костюмах, а в центр вошла пара, мужчина и женщина, грянула музыка, и начался стремительный и прекраснейший танец, которого ещё не видела земля.
Правда, это всем знакомый менуэт, но когда танцуют чемпионы мира… это непередаваемо!
Я откинулся на спинку стула, сейчас могу уехать в имение, поработать там и вернуться, а эти всё ещё будут смотреть, потому что даже сам смотрю с огромным удовольствием.
А если им показать как именно профессионалы исполняют медленный вальс, венский вальс, медленный фокстрот, танго и квикстеп — это только европейская программа спортивного танца, а как хороши латиноамериканские самба, ча-ча-ча, пасодобль, румба и джайв?
Я не стал проверять их на выносливость, после менуэта заставил исчезнуть красочное зрелище, на их месте снова обшарпанная стена, которую не мешает подновить, если заведутся деньги.
Глориана, вот уж истинная Снежная Королева, пришла в себя первой, обратила на меня царственно надменный взгляд.
— Вадбольский, существует ли артефакт, создающий такое зрелище? Понимаю, это дорого, но моя семья могла бы приобрести.
Я поклонился.
— Увы, ваша светлость. Я такого не знаю, а сам пока не продаюсь.
Понятно, нужно было отказ замотать в обёртки цветных и красивых слов, да ещё и перевязать розовой ленточкой, но я нарочито сказал, что дважды два четыре, и не нужно строить сложных и вычурных формул светской речи с ужимками и пританцовыванием.
— Впрочем, — добавил я, — можете поискать. С могуществом вашего рода многое доступно. Могу сказать разве что, в основе всего лишь усовершенствованные шарманки для воспроизводства музыки, а для изображения — фотография и камера обскура. Без всякой магии.
Иоланта проговорила, обворожительно улыбаясь:
— Танцы — это волшебно! Но, мне кажется, у вас есть что-то ещё, кроме танцев?
Я поклонился.
— Для вас, ваше высочество, есть всё!
Глориана нахмурилась, от неё повеяло холодом.
— Иоланта, — произнесла она предостерегающим тоном. — Мы и так злоупотребляем не только гостеприимством барона, но и приличиями, задерживаясь в доме у холостого мужчины.
Я поёжился, слово «холостой» имеет и другое значение, страшноватое для мужчин, не только патроны бывают холостые, но и жеребцов холостят, превращая в меринов.
Иоланта горестно вздохнула, Анна тоже перестала улыбаться, только выражение лица Дроссельмейер не изменилось.
Я вздохнул, сказал вежливо:
— Спасибо, что посетили мой дом. Я счастлив! Вопрос вдогонку, вальс уже танцуют?
Глориана отрезала со всей надменностью:
— Этот непристойный танец недопустим в приличном обществе!
— Почему? — удивился я.
— Кавалер должен касаться только руки партнерши, — отрезала она строго, — а не обнимать за талию!
Я охнул.
— Ни фига себе суфражизм!.. Ну ладно, я вас провожу, а сам посмотрю ещё, как правильно танцевать вальс… А вдруг где-то придётся. Я суфражист, мне вальс танцевать можно.
И тут же врубил вальс в исполнении чемпионов мира по бальным танцам, вальс всё-таки бальный, хоть и весьма вольный.
Стена исчезла, вместо неё пара танцоров в центре хорошо освещённого зала начала танцевать безумно красивый и элегантный вальс, даже чуточку чопорный. Всё четверо моих гостий застыли на выходе, косясь на экран и с сильнейшей завистью поглощая отточенные и безумно красивые па танцоров, а я кашлянул и сказал громко:
— О, шофёры уже распахивают дверцы автомобилей!
Мне кажется, меня готовы были убить, но светскость и церемониальность победили, все четверо задрали носы и вышли, даже когда спускались по ступенькам во двор к своим автомобилям молчали, и только садясь в авто, Глориана царственно велела:
— Отоспитесь, Вадбольский! Завтра тяжёлый день.
Я ответил с почтительным поклоном:
— Как скажете, ваша светлость!.. Вам тоже… хорошо выспаться и ни о чем лишнем не думать!
Автомобили один за другим покинули двор, ворота снова захлопнулись. Я бегом взбежал по ступенькам, в оставленном суфражистками зале сидит Марчелла и, не дыша, смотрит вытаращенными глазами на стену, превращённую в экран.
— Что они делают… что делают!
Я хмыкнул.
— За это деньги получают, всю жизнь дрыгоножеству учатся. Нам так не отжарить… да и надо ли? А кто будет промышленность развивать, медицину поднимать, сельское хозяйство возрождать, железных дорог в стране мизер… да много чего нужно более важного, чем всякие там телодвижения!
Она прошептала, не обрывая зачарованного взора от экрана:
— Но как красиво…
— Красиво, — согласился я. — Сам любуюсь. Но инженер важнее танцора. И нужнее.
Она поморщилась.
— И ты такой же зануда, как родители.
— Тебя довезти? — спросил я. — Ещё раз спасибо, что выручила.
Она отмахнулась.
— Мой автомобильчик не заметил? А шофёр у меня свой, не выдаст.
Глава 12
После отъезда суфражисток перевёл дух, всё обошлось, со стороны Глорианы хоть и веяло грозой, но удара молнией не последовало. Возможно, и она сожалеет, что в процессе эволюции бакулюм был потерян.
Вообще-то в его потере виновата моногамия, это огромная, очень огромная потеря, которую не оплакивают только те неграмотные, которые не понимают даже, чего лишились.
Бакулюм есть почти у всех обезьян, вообще у животных, которые придерживаются полигамии, у моржей бакулюм достигает семидесяти сантиметров, вот уж кого эволюция любит.
Уверен, если бы кроманьонцу предоставили выбор: мозг или бакулюм, он только бы чуть поторговался насчёт размеров, но и сейчас, уверен, большинство мужчин выберут бакулюм, как выбирают шашлыки и вискарик вместо высшего образования.
Ладно, вернемся к нашим баранам. Как только гостьи скрылись на своих элегантных автомобилях, я передал своим гвардейцам винтовки Бердана, показал, как пользоваться, один из винчестеров оставил себе для изучения, есть идея, как без особых трудов перестроить под точность и дальность стрельбы, а также добавить скорострельности.
Иван Бровкин сегодня подошел и, оглянувшись по сторонам, сказал шёпотом:
— Ваше благородие, разрешите обратиться?
Я усмехнулся.
— Обращайся сразу, мы не в армии.
— Я вчера сглупил, не стал обходить по длинному коридору и выпрыгнул из окна второго этажа, силушка играла, дурь в голову ударила…
Я буркнул:
— Ничего не сломал?
Он помотал головой.
— Чую, могу и с третьего так же, но тут такое дело…
Он закатал рукав и показал багровый вздутый шрам на руке от запястья и до локтя.
— Напоролся на кол в тыне, руку распахал, как сохой. Стряпуха остановила кровь, перевязала, сказала, сегодня менять повязку.
Я сказал хмуро:
— Никому ни слова, понял? Наши все такие, а чужие пусть считают нас хилыми и слабыми. Если что, нарвутся. А если будут знать, то пошлют самых лютых бойцов.
