Шаг в болото, и нога скрывается до самого колена, второй шаг, и тело погрузилось до пояса. Шевелящая жижа будто бы облепила в попытках присосаться тысячами присосок, в отвращении поднимаю руку и осознаю, что не змеи копошатся вокруг, гигантские для своих размеров пиявки пытались, присосавшись прогрызть сталь и добраться до тёплой крови. На последних силах, борясь с собственной брезгливостью, сдерживаю желание высвободить пламя и сжечь болото. Всепожирающая стихия в миг расправится с червями, но и не пощадит молящего о помощи.
Чернота болота посерела, проявляя мириады копошащихся свечений, источающих лишь ауру голода, сквозь которую пробивались слабые всполохи иной сути, сознания, разумного и прекрасного, но истерзанного и угасающего. Окружающий мир предстал иначе, не окрасившись в монотонную серость, но каждая травинка, каждое деревце, каждая некогда живая сущность источала пусть и слабое, но сияние собственной жизни, тонкие ниточки шли по их телам. Взгляд на переполненное паразитами болотце, незримые внутренние нити, скрепляющие сути с плотью, напряглись, тянущиеся ото всех тёмные нити встрепенулись в попытке воспрепятствовать, но ничтожные существа не способны даже таким числом противостоять воле Палача Смерти, приводящего приговор в исполнение. Безмолвный заастральный вскрик мириад вспыхивающих сущностей, и болотце вмиг обезгадилось, густея от переполнившего жижу тлена.
- Держись! – вскрикиваю зверем, бросаясь в жижу и сдерживаясь от навалившейся боли, пронизывающей каждую частицу не тела моего, но самой сути: - Держись!
Руки потянулись ко дну, осторожно беря нечто громоздкое и тяжёлое, внутри которого, сжавшись, пряталась почти угаснувшая суть ребёнка. Тяну назад, борясь с топким дном и вытаскивая на берег, шаг, следующий, дно чуть окрепло, ещё пара шагов, вода опустилась до пояса, ещё шаг, ступня придавила мягкий прибрежный мох. Стискивая зубы, затягиваю нечто, погрязшее в чёрной гнилостности и застарелом мху, зацепившем коряги и ветви, что когда-то упали в жижу и утонули. Но я не обращал на все это внимание, видя, что внутри вот-вот погибнет дитя.
«Лечить, как? Нет, не поможет исцеление, оно уходит. Нет! Держись!!! Я помогу! Живи! Держись!!!»
Руки легли на тело, мысленно тянусь к истаивающей сути, взывая и прося принять помощь. На мгновение перевожу взор к небесам, высматривая в паутинах мироздания те узелки, что принадлежали этому созданию. Кажется, проходит вечность, пока отыскиваю тот самый, что сиротливо мерцал, ещё не утратив память прежней связи. Тянусь к сплетению, одновременно пытаясь удержать суть создания, окончательно утратившего силы для борьбы. Мгновение, и, кажется, уже я теряю собственные силы, но продолжаю бороться, хотя боль все больше заволакивает сознание, и тело начинает исходить судорогой, утрачивая собственную связь с моим сознанием, втягиваемым в серость Небытия следом. Но бросить я не могу, нет, ведь это дитя так сильно взывало о помощи, борясь до последнего, и я буду не я, если сейчас отступлю и дам ему умереть.
- Де-ер-жись! – хрипя, дотягиваю нить связи и соединяя её с сутью.
Кажется, полегчало, когда на плече вдруг ощутил благостное тепло, вливающее силы для борьбы. Оборачиваюсь и вижу лежащую на моем плече руку, по которой в меня передаётся жизненная сила, идущая по цепочке от стоявшего следом к первому, что возложил на меня свою руку.
- Спасибо… спасибо…, - киваю, кажется, улыбнувшись, продолжая вытаскивать суть и соединяя её с измождённым телом, жадно впитывающим вливаемую жизнь, возвращая её из небытия посмертия, о котором я знаю даже больше, чем хотелось бы: - Прорвёмся! Слышишь? Прорвёмся! Мы тебя не бросим, ты, главное, держись!
Междуглавие 3.
Печная сажа осела на лице толстым слоем, но кузнец не обращал на неё внимания, продолжая работать седьмой день подряд, безвылазно трудясь над металлом, постоянно бормоча, будто бы разговаривая и что-то рассказывая тому, словно металл был живым. И никто не мешал тому, хоть и был человек новым, оказавшимся в кузне как раз неделю назад.
В то время в кузне была лишь пара кузнецов, занимавшихся своими делами и не обративших внимания на нового посетителя, аки таковых за день захаживало не мало. Кто только не решал попробовать себя в кузнечном деле, и каждого испытывали кузнечные мастера, дабы выяснить, выйдет ли из человека толк, али тот попросту по прихоти минутной решился на столь тяжёлую профессию.
Вот так вошёл тогда он в Главный Храм Сварога, снял свою простецкую шапку, поклонился очагу и подошёл инструментам, лежавшим возле верстака на полках. Ходил он, перебирая инструмент и раскладывая тот да так, что тот оказывался на своих местах, собираясь в строгий порядок, в котором любой смог бы сориентироваться, с лёгкостью найдя нужную кувалду или щипцы. Кузнецы поглядывали на прибирающегося незнакомца, но не говорили ни слова, продолжая работать, а тот, взявшись за метлу, принялся подметать, при этом нагибаясь раз за разом, чтобы поднять обломок, кусочек или крупицу металла, тут же пряча ту в кармане и продолжая дальше прибираться.
Спустя несколько часов, когда вся кузня была прибрана, он подошёл к лежавшим в стороне заготовкам, имевшим дефекты.
- Если нужно, бери, это после учеников металл порченный, - произнёс один из кузнецов.
- Металл порченным не может быть, - проворчал тот.
- Тебя звать-то как?
- Вакулин Игнат Сидорович, - ответил он ворчливым голосом: -Вакула, если проще.
- Ага, бери, что надо, учиться ремеслу не мешаем.
- Чего тут учиться-то? – пробурчал себе Вакула под нос, беря заготовки одну за другой и поглаживая те, после поднося к лицу, будто бы нюхая и слушая: - Такой металл не поняли, у него спросить надо было, желает ли он быть мечом, а он не желает, он работать с землёй любит, плуг из него выйдет отличный. А этот подковой хочет быть…
Вот так, спустя семь дней, все уже знали чудного Вакулу, что с металлом общается, сказки ему рассказывает, да гладит, будто бы лаская. Но в кузнице более не было негодного металла, а за работой кузнеца то и дело приглядывали, учась и перенимая знания. А Вакула день ото дня, не смотря на собственную усталость, будто бы менялся на глазах, становясь все более жизнерадостным и молодея собою. И работа в его руках выходила все лучше и лучше, как будто бы те вспоминали давно привычное дело и возвращали былую силу того, кто мог без усилия разогнуть подкову, но никогда не сделавших подобную ребяческую глупость, ведь металл может и обидеться.
- Хороший металл, добрый, - приговаривал Вакула, работая кувалдой: -Добрая коса будет, камень не затупит, в землю не пойдёт. Добрый металл, хороший.
