— Ну, спасибо, — буркнул Эмиль. — Очень обнадеживающе.
— Извини, пока больше ничем не могу тебя порадовать.
Предупреждению магика Эмиль внял с готовностью. Да и желания являться во дворец у него не было никакого, даже ради того, чтобы попрощаться с дедом. Он счел, что еще успеет это сделать во время официальной храмовой церемонии. Потребности выплакать горе в материнских объятиях он тем паче не испытывал. Ему вообще не хотелось плакать… разве что от осознания собственного бессилия.
До вечера Эмиль бесцельно и бездумно расхаживал по павильону, кусая губы и сжимая и разжимая кулаки. Наверное, он успел дошагать до самой Скааны. Вечером же его одиночество нарушили двое слуг. Один принес холодный ужин (только теперь Эмиль сообразил, что обед сегодня не подавали; впрочем, он все равно не испытывал голода), второй — траурное платье. Эмиль без аппетита поел, но менять платье не стал. Все равно никто его не видит. Траур он наденет, когда отправится во дворец.
Церемония прощания с королем была назначена на третий день. Волей-неволей, Эмилю пришлось появиться на людях. В черном платье, с гладко зачесанными назад волосами, он был не похож на себя. Подойдя поцеловать руку матери, он с некоторым удивлением отметил, какое заплаканное у нее лицо. Можно было подумать, будто она и впрямь оплакивала отца. Впрочем, она, кажется, была единственной, кто плакал по королю. Карлота очевидно не испытывала никаких чувств по поводу смерти деда, принц-консорт тоже выглядел вполне равнодушным, а Люкка, деда не любивший и этого никогда не скрывавший, так и пузырился от радости и даже не пытался изобразить скорбь. Эмилю очень хотелось отвесить ему подзатыльник покрепче.
Завидев брата, Люкка смерил его взглядом и сказал с нескрываемым удовольствием:
— Ну, теперь ты у меня попляшешь, колдунишка!
Эмиль промолчал и отвернулся.
Гроб с телом короля Иссы погрузили на открытую повозку, затянутую черным крепом и засыпанную живыми цветами. Повозка была запряжена шестеркой вороных коней. Эмиль наблюдал за приготовлениями издалека, приближаться к гробу ему не хотелось. Он вообще предпочел бы не видеть деда мертвым, сохранив его в своей памяти — живым, но он знал, что подойти к покойнику еще придется. Отвертеться от посещения службы в храме Борона было совершенно невозможно.
Траурная повозка с большой помпой проследовала по улицам Эдеса к храму. За ней тянулась длинная кавалькада из родственников, придворных дам и кавалеров и рыцарей. Улицы снова, как в день провозглашения наследника, были полны народу, но теперь люди стояли тихие, молчаливые, и сопровождали повозку с гробом мрачными взглядами. Не то чтобы деспотичного короля Иссу так уж любили в народе, но от него, по крайней мере, знали, чего ждать. Какой правитель выйдет из Люкки, оставалось только гадать. Учитывая же нервный и вспыльчивый характер наследного принца, добра не ждали.
Всю дорогу Эмиль ехал следом за братом, вперив мрачный взгляд в его узкую спину. Когда Люкка поворачивал голову, Эмиль видел его горящую нервным румянцем щеку и возбужденно блестящий черный глаз. В черном одеянии Люкка казался почти ребенком, но ребенком слишком уж злобным. С каждой минутой Эмиль чувствовал себя все более угнетенным, но старался не подавать виду, зная, что чем угрюмее будет у него вид, тем сильнее станет злорадствовать Люкка.
Церемония была кошмарно длинной и унылой, и добрую половину ее пришлось простоять на коленях. Собственно, необходимость коленопреклонения была одной из причин острой нелюбви Эмиля к храмам. Ему казалось крайне глупым пресмыкаться перед фресками и барельефами, которые были всего-навсего творением рук обычных смертных людей. Да и к богам он никогда особого почтения не испытывал. Ни разу он не заметил, чтобы они как-то помогали ему или вообще вмешивались в его жизнь — за исключением того момента, когда Гесинда вдруг решила «одарить» его. Но он помалкивал. Не хватало еще, чтобы помимо «одержимости» его обвинили еще и в богохульстве.
Когда Эмиль подошел к гробу, проститься, вид мертвого короля Иссы неприятно поразил его. Накануне смерти дед выглядел очень старым и очень дряхлым, но все же не настолько плохо, как… как теперь. Это не человек, с испугом подумал Эмиль, это какой-то студень. Вероятно, процесс разложения шел слишком быстро. Иначе как такое могло произойти всего лишь за три дня?!
Едва коснувшись желтого лба короля губами, Эмиль поспешно отошел. Ему мучительно хотелось умыться, но до конца церемонии было еще далеко.
Люкка задержался у гроба особенно долго. С минуту он стоял, сверху вниз глядя в мертвое лицо деда, и во взгляде его сияло неприкрытое торжество, а губы едва заметно улыбались. В мечтах Люкка, несомненно, видел себя единоличным правителем королевства и уже перекраивал законы по своему усмотрению. Похоже, мрачно подумал Эмиль, тяжко придется не только мне и остальным магикам. Уж Люкка-то дел наворочает…
Наконец, гроб спустили в королевскую крипту, и Эмиль испытал огромное облегчение от того, что так или иначе, но все закончено.
Следующий месяц, пока длился траур, он не выходил за порог своего уединенного жилища. Ему очень хотелось, чтобы про него все забыли, но слуга аккуратно приходил в павильон трижды в день, и это значило, что на забвение рассчитывать не приходится. Но иногда Эмиль позволял себе помечтать. Если бы ему позволили и дальше жить в этом тихом, укромном уголке парка! Кому он, в сущности, мешает? Но увы, Люкка, конечно, понимает, что «забыть» по магика нельзя, что это слишком опасно, и такая забывчивость грозит смертельными неприятностями в будущем. Подобные прецеденты случались в давние времена. С тех пор короли стали осторожнее.
Целый месяц Эмиль то не находил себе места от беспокойства, то впадал в апатию, позволяя настроению "будь что будет" завладеть собой. Но доставленный Тармилом приказ явиться на коронацию Люкки заставил его встряхнуться. Теперь-то все и начнется, подумал он с мрачной усмешкой, сжимая свиток с приказом в кулаке.
— Чему ты улыбаешься? — поинтересовался Тармил, отметив, что улыбка у юного принца — истинно королевская. То есть, точно такая же, какая была у Иссы. И добродушной ее нельзя было назвать даже при большой натяжке.
Эмиль, продолжая улыбаться, покачал головой.
— Ничему особенному, Тармил. Так, подумалось…
— Подумай лучше о том, что Люкка, хоть силой, хоть посулами, принудит тебя к присяге. Это ошейник.
— Ошейник, — согласился Эмиль и подумал о золотой цепи на шее придворного магика. — Но не колодки. Присягу я принесу, но…
— Что «но»?
— Не беспокойся, Тармил. Я не собираюсь буянить.
