Три, четыре, пять. Мы пробежали пять светильников, прежде чем я снова оглянулся и увидел всадников футов в пятидесяти над нами. Пеших было практически не видно. Арка вздымалась впереди, вероятно, футах в двухстах. Огромная, сверкающая, словно алебастровая, с резными Тритонами, морскими нимфами, русалками и дельфинами. А по другую сторону арки, кажется, стояли люди. Рэндом сказал:
— Должно быть, им любопытно, зачем мы сюда явились.
— Этот интерес останется чисто академическим, если мы не успеем, — ответил я, вновь оглядываясь и видя всадников, приблизившихся еще футов на десять.
Тогда я вытащил клинок, и он сверкнул в свете факелов. Рэндом последовал моему примеру.
Еще шагов через двадцать зелень воды задрожала еще сильней в стуке близких копыт, и мы повернулись спиной к арке, чтобы не попасть под ноги всадникам.
Они приблизились к нам совсем вплотную. Арка находилась всего в ста футах за нами, но с таким же успехом она могла быть и за сто миль, если только нам не удастся справиться с этими четырьмя преследователями.
Я пригнулся, когда наездник, несшийся за мной, взмахнул клинком. Справа от него, чуть сзади, находился второй всадник, поэтому я двинулся влево, поближе к перилам. Таким образом, при нападении ему мешало свое собственное тело, ведь клинок он держал в правой руке.
Когда он ударил, я отпарировал in quarte и мгновенно сам сделал выпад.
Он достаточно низко склонился в седле, так что острие моего клинка как раз вонзилось ему в горло справа.
Сильный поток крови, словно алый туман, поднялся, качнулся в зеленоватом свете. Сумасшедшая мысль: если бы Ван Гог был здесь и видел это.
Лошадь пронеслась мимо меня, и я набросился на второго всадника сзади.
Он повернулся, чтобы отпарировать удар, и это ему удалось. Но скорость скачки и сила моего удара, выбили его из седла. Когда он падал, я пнул его ногой, и его отнесло вверх. Я ударил его, пока он висел над моей головой, и он вновь парировал. Но это выбросило его за перила. Я услышал дикий крик, когда его расплющило водой. Затем он замолк.
Тогда я обратил внимание на Рэндома, который убил и лошадь, и человека, и сейчас дуэлировал с оставшимся воином в пешем строю. Я не успел подойти, как все было кончено, он убил его и рассмеялся. Кровь взвивалась над трупами, и я внезапно вспомнил, что действительно, в самом деле, ЗНАЛ сумасшедшего, печального и нищего Ван Гога, и очень обидно, что он не мог видеть и рисовать эту пляску цвета.
Пешие солдаты топтались всего в ста футах от нас, и мы быстро повернули и бросились к арке. Дейрдре уже прошла сквозь нее.
Мы побежали и успели. Рядом с нами засверкало множество мечей, и воины повернули обратно. Затем мы сунули клинки в ножны, и Рэндом произнес:
— Теперь мне крышка.
И мы приблизились к группе людей, которые вышли, чтобы защитить нас.
Рэндому тут же было приказано отдать шпагу, что он и сделал, пожав плечами. Затем два человека встали по бокам от него, а третий — сзади, и мы продолжили наш спуск по лестнице.
Я потерял чувство времени в этой мокрой стране, но прикинул, что шли мы минут пятнадцать-тридцать, пока не добрались до места назначения.
Перед нами высились золотые ворота Ратн-Я. Мы прошли сквозь них. Мы вошли в город.
Все было в зеленом тумане. Нас окружали здания — хрупкие и в большинстве своем высокие, раскиданные каким-то странным образом — группами — и таких цветов, что мой разум, ищущий привычных сочетаний и ассоциаций, едва не раскололся на части. Я ничего не вспомнил, и у меня в который раз разболелась голова от путаных обрывков того, что я когда-то так хорошо знал. Ведь когда-то я ходил по этим улицам, или по улицам, похожим на эти — это я помнил.
Рэндом не произнес ни слова, а Дейрдре лишь спросила, где Лльюилл. Ей ответили, что Лльюилл в Ратн-Я.
Я принялся рассматривать наш эскорт. Это были мужчины с зелеными, пурпурными и черными волосами, у всех были зеленые глаза, кроме одного — с ореховыми. Они были одеты в чешуйчатые короткие штанишки и плащи, перевязанные на груди крест-накрест, и вооружены короткими мечами, торчащими из-за ракушечных поясов. На их телах отсутствовали волосы. Никто со мной не заговорил: только пара изумленных и пара свирепых взглядов. Оружие мне позволили оставить.
В городе нас провели по широкой улице, освещенной теми же пламенными колоннами, стоящими куда ближе друг к другу, чем на лестнице, и люди глазели на нас из восьмиугольных разноцветных окон, а мимо проплывали рыбехи с яркими брюшками. Когда мы свернули за угол, холодное течение, словно бриз, овеяло нас, а еще через несколько шагов возник теплый поток, похожий на летний ветер.
Нас провели во дворец в центре города, и я знал этот дворец так же, как моя рука — перчатку, заткнутую за пояс. Это был точный образ дворца в Янтаре, только затененный зеленью и смущающий большим количеством зеркал, встроенных в стены и снаружи, и внутри. Женщину, сидевшую на троне в стеклянной комнате, я почти вспомнил: и волосы ее были зелеными, хоть и с серебряными нитями, и глаза ее были круглы, как нефритовые луны, и брови ее разлетались, как крылья оливковых чаек. У нее был маленький рот и маленький подбородок, но высокие скулы и свежие округлые щеки. Обруч белого золота пересекал ее лоб, и алмазное ожерелье обвивало шею. Большой сапфир свисал с ожерелья, покоясь меж ее прелестных обнаженных грудей, соски которых, как и камень, были бледно зелеными. На женщине были короткие голубые штанишки из чешуек, схваченные серебряным поясом, в правой руке она держала скипетр из розового коралла. На ее пальцах сияли кольца с камнями разных оттенков синего. Когда она заговорила, то не улыбнулась.
— Что ищете вы здесь, изгнанные из Янтаря? — спросила она, и голос ее был шепеляв, мягок и тягуч.
Дейрдре сказала в ответ:
— Мы бежим от гнева принца, который сидит в истинном городе
— Эрика! Если говорить откровенно, мы хотим, чтоб он пал. Если он любим здесь — мы погибли, мы отдали себя в руки наших врагов. Но я чувствую, что он здесь не любим. И потому мы пришли просить помощи, достойная Мойре…
— Я не дам войск для штурма Янтаря, — отозвалась та. — Вы знаете, что хаос отразится и на моем королевстве.
— Мы не этого просим, милая Мойре, — сказала Дейрдре, — а совсем немногого, что не доставит боли или бед ни тебе, ни твоим подданным.
— Назови это! Потому что Эрик нелюбим здесь так же, как эта тварь, что стоит по левую руку, — тут она указала на моего брата, который разглядывал ее, откровенно и нагло оценивая, и легкая улыбка играла в уголках его губ.
Если ему предстояло заплатить — какой бы ни была цена за то, что он здесь натворил, — я увижу — он сделает это как настоящий принц Янтаря, и как много веков тому назад заплатили три моих брата, неожиданно вспомнил я. Он заплатит, дразня их, смеясь во все горло, даже если изо рта у него будет хлестать кровь, и умирая, он провозгласит неотвратимое проклятье, которое обязательно исполнится. У меня тоже есть власть проклятия, внезапно вспомнил я, и быть может, при определенных обстоятельствах мне придется ею воспользоваться.
