Спустя секунду Вадим увидел перед собой серьёзную морду Ниро, его внимательные глаза. Оказалось, не выдержали ноги, что сидит он на сухих плитах, что, войди любой человек в подъезд, не миновать Вадиму удара дверью по ногам.
Ниро ещё ближе потянулся, положил лобастую башку на колени Вадима.
От собачьего взгляда стало ещё неуютнее. Вадим обнял Ниро. "Погуляли с утречка, называется". Ниро придвинулся боком, чтобы хозяину было удобнее обхватить его. Кажется, пёс тоже чувствовал себя неуверенно.
Внезапная мысль: "И его могут убить" заставила Вадима крепче обнять Ниро и поразмышлять о своём: "Зверя во мне надо бояться, хотя его боится Шептун. Получается, куда ни кинь — везде клин. В университет я, конечно, загляну. Но начинать надо с поиска оружия. Опять какая-нибудь хохма. Оружием может оказаться всё что угодно. Какая-нибудь палочка, наподобие шокера. А интересно, шокер против "кузнечика" сработает? Шокер ты видел только в кино. Глупо даже думать о нём. Ну, попробуем ещё раз получить информацию?"
Чтобы не задеть Ниро, он поднял согнутую в локте руку чуть в стороне. Итак, запястьем к себе, смотрим на линии. Между прочим, кровь с кожи мог бы и стереть. Недовольство собой — от всегдашней привычки к чистоплотности — заслонило попытку узнать насущное.
Вадим невольно улыбнулся. Внешне улыбнуться не получилось: губы были сильно напряжены — он просто почувствовал тепло внутри. И попробовал ещё раз сосредоточиться, упрямо повторяя про себя: "Где мне найти оружие? Где его взять?"
Ничего не происходило. Никаких воспоминаний или удачных мыслей. Кажется, информацию Вадим получил всё-таки неполную.
10.
Когда он с Ниро вышел из подъезда, показалось, что на улице стало темнее. И он машинально взглянул на асфальт. Не дождь ли всё же собрался?
Но асфальт был сухим, светло-серым.
И что-то в нём остановило Вадима. Какое-то мгновенное искажение или движение. Определяясь, Вадим не удержался: "Движение невидимых теней. Торжественный парад прошедших дней, ненужных в череде идущих вдаль. Их ветер, словно лёгкую печаль, сметает с притаившихся дорог…" Он не успел додумать строчку, только рифма завертелась — "продрог", "срок", а внимание уже сосредоточилось на внезапно увиденном.
Это было как вчера. Сидя на скамейке у студенческого кафе, Вадим видел то же самое. С той разницей, что сегодня рисунок неясных теней стал гораздо отчётливее.
Первое впечатление — расплющенная паутина. От центра, увеличиваясь, по часовой стрелке бежал круг за кругом, постепенно пропадая. Именно бежал, потому что Вадим хотел проследить, как растут круги, но почувствовал, что его по этим кругам несёт, всякий раз в конце вышвыривая в бесконечное пространство. Пару раз он упрямо возвращался в центр, старался помедлить и хорошенько разглядеть "пружину". Сдался быстро, едва его замутило от головокружения.
Сдался и взглянул на "пружину" в целом, прикидывая, можно ли пройти по ней, как давеча, когда ещё не подозревал о её существовании, или всё же обойти.
"Пружина" вдруг оказалась перед ним как на ладони, послушная, отчётливо видимая. Серый асфальт растёкся в прозрачное стекло, в которое "пружину" сначала вплавили, а затем протолкнули вниз, так, чтобы она не высовывалась на поверхность. Линии "пружины" уходили в бездонную пропасть странным маленьким лабиринтом.
"Когда я шёл к подъезду, шёл прямо по этой штуке — и ничего не было".
Колеблясь между любопытством и опаской, подстёгиваемый мыслью, что он уже прошёл раз по странному месту, Вадим неуверенно встал в центр "пружины". Ниро спокойно сел рядом и зорко огляделся. Кажется, он-то странности места не заметил.
Ничего не происходило.
Облегчённо, хотя и с долей разочарования, Вадим собрался шагнуть из застывшей круговерти и бездумно поднял ладонь к глазам.
И вспомнил. Как лёгкое дыхание давнего сна, память растревожили замельтешившие — перед глазами на фоне запястья? Перед внутренним взглядом ли? — картинки, которые вызвали у Вадима необычайно яркую реакцию…
… Он ослеп и взмок от пота. Он стоял в темноте, полуголый, струйки пота щекотно сбегали по телу, хотелось ёжиться от них или хоть чем-то обтереться. Но глаза привыкли к темноте… Некогда. Он занят. Он держит в руках какой-то тяжелый и горячий инструмент, которым орудует неожиданно привычно и ловко. И Вадим не один. По обе стороны от него стоят кряжистые мужики, тоже полуголые; высоким звоном звенит металл, ему вторят весёлые металлические колокольчики, и темнота радостно пестреет пятнами гудящего огня и всполохами разноцветных искр… Кузница. Ему, Вадиму, куют меч. А у двери, возле чана с водой, куда будут окунать готовое оружие, стоят трое. Один, смешной высокий старик в изысканной одежде, которая делает его тощим, как комар, простёр правую руку над водой, левой он держит книгу. Второй стоит напротив — широкоплечий старик в длинной рубахе, подпоясанной простой верёвкой; на нём широкие штаны, и полыхающий огонь изредка освещает его ноги — точнее, сплющенные, жёсткие пальцы словно бы медвежьей лапы, уверенно стоящей на земле. Старик сурово слушает иноземца и время от времени бросает в чан с водой что-то из плетёной коробочки — туесок? — которую слишком крепко держит в огромных для такой вещицы пальцах. Третий, в отличие от первых двоих, настоящих великанов, совсем маленький; он стоит чуть сбоку и тоже держит книгу. Священник. У него чистый высокий голос, и его слышно даже сквозь звон и перепевы металла. Эти трое тоже помогают ковать оружие для Вадима… Один из кузнецов что-то кричит Вадиму. Он оборачивается к нему и видит вдохновение и дикую радость в оскале, который кузнец полагает улыбкой. Вадим хохочет в ответ, руки слабеют и почти не держат инструмента. Высокий тощий старик вдруг протягивает к хохочущим руку и, что-то сцапав, будто поймав муху, делает странный жест над водой в чане: сыплет, сыплет кузнецкий смех, солит им воду для меча — воду, и так круто замешанную на заклинаниях, и молитвах, и травах для обряда…
… Ниро не сопротивлялся, когда рука хозяина опустилась на его загривок и вцепилась в шерсть, приподняв кожу; когда его, держа за шерсть, а не за поводок, повели дальше от дома, где пришлось пережить страх при встрече с чудовищем.
Память Вадима очищалась. Он-то понимал, что яснее воспринимает вложенное в него от чужой жизни. Но осознание чужого приходило лишь следом за откровенно радостным всплеском: "Да ведь я знаю, где это! Как же я раньше не вспомнил!"
Был момент, когда он испугался, что собственная личность будет вытеснена чужой, но: "Да нет же, мне дали только его память!"
Он знал, где находится нужный дом, и даже знал, кто передаст ему оружие. Мелкие воспоминания чужого всплывали на поверхность сознания, и он снова и снова удивлялся им, а потом понимал — распознавал — не своё и успокаивался.
