На письме регента восседал Клемент. Как его крысейшество отыскивает среди разложенных на столе бумаг самую важную, Робер не понимал, но Клемент безошибочно устраивался только на ней. Порой Иноходцу казалось, что крыс ухмыляется, а кокетничать и дуться хвостоносец умел лучше любой красотки.
— Ну и сиди! — отмахнулся успевший с утра просмотреть послание Эпинэ. — Безобразник эдакий! Кто съел отчет Карваля? Графиня?
Безобразник потер усы и занялся хвостом, всем своим видом показывая, что он не доносчик. Робер плюхнулся в кресло и ухватил ближайший футляр. Возиться с бумагами у Капуль-Гизайлей Проэмперадор Олларии не мог, хоть и пытался. Он винил музыку, доносящиеся из кухни умопомрачительные запахи, собачью возню, а дело было в Марианне. Думать о ком-то, когда она за стеной и можно войти, что-то сказать, взять за руку...
Разочарованный Клемент со сварливым шуршанием покинул документ и полез на плечо. Эпинэ не глядя тронул ставшую совсем белой шкурку, пробежал первые строки и присвистнул. Чего-чего, а послания Валме он не ждал, не в таких они с виконтом были отношениях. Бывший граф Ченизу придерживался схожего мнения.
«Мой дорогой Эпинэ, мы (к счастью для нас обоих) не связаны ни дружескими, ни деловыми узами, но я не сомневаюсь, что в известном Вам доме Вас приучили к обращению «мой дорогой», а от прочих обращений за хорну веет либо геренцией, либо таверной. Итак, мой дорогой Эпинэ, я пишу Вам из Черной Алати, но моя, и не только моя, дорога лежит на восток. В края козлов, орлов и недоразумений.
Не сочтите за двусмысленность, но писать Вам много легче, чем некоторым дамам. Не исключаю, что это прискорбное для меня обстоятельство и делает мою эпистолу столь нелепой. Водя пером по бумаге, я надеюсь, что это поможет мне найти слова для иных адресатов, прекрасных и нежных. Увы, грубость походных буден оказывается сильнее. Единственное, на что меня хватило, — это на рондо, которое в равной степени принадлежит Вам, барону, Готти и прелестнейшей из дам Олларии. Заметьте, сколь тонко я, не греша против истины, усыпляю Вашу ревность, одновременно преклоняя колено пред теми, кого имел счастье встретить в иных краях.
Сверкает Рожа. Золото со злостью
Влекут всегда. Опасен зыбкий мостик
Меж нынешней непрошеной войной
И полной снов и бреда стариной,
Что может стать клинок сокрывшей тростью,
А может, раздробив невеждам кости,
Обрушиться предсказанной бедой,
Что дрогнувшие назовут судьбой.
Сверкает Рожа...
Вы, кажется, в плену терзаний? Бросьте!
Уныние в лохмотьях и коросте
Дурной союзник и судья дурной.
Жизнь — это бал! Пора б взглянуть, друг мой,
Какие демоны к нам напросились в гости.
Сверкает Рожа...
Особо прошу отметить честность, с которой я избежал столь опасных для поэта ловушек. Искушение для сохранения размера именовать известный Вам предмет «златая Рожа» (а также «гальтарска», «противна», «старинна», «зловеща» и пр.) было мной хоть с трудом, но преодолено. Не думаю, что Вы оцените мою победу по достоинству, но главное не восхваления, а уверенность, что ты не сыграл в поддавки, ведь, играя в поддавки, мы проигрываем себя. Однако вернемся к Роже. Барон называет ее Ликом Полночи и Полудня и утверждает, что она имеет Закатно-Рассветную пару. Если таковая всплывет в Олларии, купите ее Коко от моего имени и не забудьте отписать об этом моему родителю — и еще больше не забудьте получить с него деньги.
Что до самой Рожи, то ее падение знаменует нечто дурное. В ту малоприятную ночь, когда мы его с Вами наблюдали, погиб Надор. Следующий раз Рожа сочла уместным свалиться в день смерти коня и, видимо, все-таки человека. На первый взгляд эти события трудно уравнять, значит, мы чего-то либо не заметили, либо не поняли. В любом случае будьте осторожны, избегайте старых клятв — любых! — возьмите у ваших солдат урок суеверий и приглядывайте за прикормленной Коко философствующей саранчой.
Если господа матерьялисты начнут вести себя несообразно, предоставьте их Готти, а того лучше — пристрелите на месте. Беда нашего времени — не драконы, но ызарги, а по словам богоугоднейшего из известных мне пастырей, лелеющий ызаргов подобен сразу отравителю и клеветнику. Когда-нибудь я напишу об этом рондель, но пока я недостаточно вдохновлен и возвышен, а посему прощаюсь и иду чистить коня, как и пристало варастийскому адуану.
Да хранят Вас Любовь и Готти!
Расположенный к Вам и всему миру, за исключением того, что должно быть исключено, вновь виконт Валме, все еще граф Ченизу и всегда офицер для особых поручений при особе Первого маршала Талига».
Робер перечитал стихи и засмеялся. Само собой, он немедленно пойдет и проверит рожу, собак и философов. Этого письма ему и не хватало, чтобы понять — Марианна в самом деле его, и только его, а с тайнами и недомолвками пора заканчивать. Второе письмо, вернее записку, Эпинэ едва не оставил до лучших времен в футляре, но все-таки развернул. Она была более чем короткой.
«Герцог Эпинэ. Сим подтверждаю Ваше маршальское звание и назначаю Вас Проэмперадором Олларии со дня моего вступления в должность регента согласно законам Талига.
Рокэ Алва. Утро 1-го дня Летних Скал. Замок Лагаши».
3
Расставшийся с полковым мундиром Хайнрих выглядел как истинный король, и Чарльз внезапно подумал про Фердинанда, всеми забытого и сброшенного со счетов. По заслугам — не будь король таким тюфяком, вожжи не пришлось бы раз за разом перехватывать, и все равно во всеобщем равнодушии проступало что-то недоброе. Алва, регент, «наш», как все чаще называли Савиньяка, — вот они, вожди, за которыми идут, бегут, лезут на стену, даже если рядом лестница, а законного короля словно бы и не существует. Решают и побеждают другие. Ради Талига? Возможно, но не ради того, кому присягали.
Пусть Проэмперадор наделен правом войны и мира, но ушедший в Кадану обычным маршалом Савиньяк это право себе, по большому счету, присвоил, как и объявивший себя регентом Рудольф. Конечно, так проще — приказы из Олларии, даже не случись мятежа, добирались бы до здешних скал месяц-полтора, если бы вообще добирались, и все же командующий мог бы выйти в талигойском мундире. Кого тут пугать алым и черным? «Фульгатов»? Горных куропаток? Завтра арьергард перейдет перевал и присоединится к основной армии, деревень по пути не предвидится, а гаунасские егеря на талигойцев и так успели налюбоваться.
