Вечером долго вспоминала и раздумывала над рассказом Сказителя. Как всё сложно, опасно, неоднозначно. Смогу ли помочь, не погибнем ли все? Правильно ли это? Что я должна сделать?
Вопросы, вопросы, вопросы. Кто бы помог в них разобраться? Боги не стремятся вмешиваться в мою жизнь, но, может, это и к лучшему- их забота может дорого стоить. Ещё пришла мысль: если все идем, то надо познакомиться и с другими постояльцами.
Утром, убирая тарелки, я как бы невзначай пригласила сопровождать меня в лес парня, которого Клевенс назвала Кающимся.
– Ты не сможешь мне сегодня помочь в лесу? А то надо поставить побольше силков, да кабаны что-то совсем близко к дому подходить стали, страшновато.
Хотя я, конечно, врала. Уж чего-чего, а леса я не боялась. Лес мне дом родной. Я его отцом своим считала.
Парень с легкостью согласился, ему интересно. Чем в доме кукситься, прогуляемся. Разговор, конечно, зашел об ожидаемой Дикой Охоте. Как он представляет событие, и что ему поможет.
– Меня тут Ловелией зовут, а так я Лотта, ты знаешь.
– А меня мать Чеславом нарекла, вот такой и получился, а здесь меня Кающимся обзывают. Если бы это так было, то боги давно бы меня простили, а так, видимо, не то что-то.
– Мы зашли далеко в лес, дорога не близкая, время есть. Расскажешь, как ты здесь оказался, если тебе не слишком тяжело об этом думать?
– Да рассказать-то можно, только ты после этого на меня и смотреть не захочешь, не то, что в лес ходить. Плохой я человек.
– Да мало ли у кого какие грехи, я не сужу, не дело это – человеку человека судить.
Он явно собирался с мыслями.
– Не знаю, с чего начать.
Я промолчала.
История Кающегося
Всё началось, когда мать померла. Сижу, плачу крокодиловыми слезами. Она хорошая была, мудрая, заботливая. Всё для меня и сестры старалась. На похороны, как водится, Карна с Жалею залетели. Только Карна посмотрела на меня и сказала:
– Не вижу в сердце твоем, Чеслав, должной грусти и печали по матери. Одна корысть заполнила разум твой, и ею только и жил, себя помыслами тщеславными тешил и тешишь сейчас. Забудешь об этом отныне, и поселится в сердце твоем ныне жестоковыйном скорбь по матери, и судить себя будешь судом не человеческим, а таким, как я тебе пошлю, в Нави взращённом. Будешь отныне каяться до тех пор, пока не простит тебя матушка, а как уж ты это сделаешь, не моя печаль.
И всё, начался с того дня для меня самосуд такой, о котором и не думал, что бывает. По дому иду – её вижу, слова её слышу и ответы свои мерзкие. Обиды, что ей причинял день за днем, в памяти всплывают. Как посмеивался, как мимо печалей ее проходил и не замечал, а только отмахивался да серчал, что жить замечаниями мешает. Грубил, чтобы не задевала совесть словами своими да взглядами печальными.Хотя она и сказывала, что и она все время сама вспоминала свою мать и постоянно просила у нее прощения, что не почитала её так, как она заслуживала. Но это её кара была.
Так вот, после этого по улице иду – кажется, каждый человек видит во мне всю мерзость, мною совершённую. Что, когда болела матушка, не помог, когда о сестре просила, не сделал, как сердце её на части рвал делами своими. Умом понимаю, что и другие не лучше меня частенько были, да только то – умом, а то сердцем в надрыв. Уже и старухам на нашей улице помогать стал, они благодарят да время от времени обязательно скажут:
– Если бы так матери своей помогал, как чужим людям, жива бы была по сей день, да радовалась, на тебя глядючи.
От этих слов мне невмоготу вскоре стало в доме жить, всё бросил и стал искать знания, как в Навь попасть, с матушкой свидеться да броситься ей в ноги, прощение вымолить. Не жизнь мне на земле стала, а мука.
Дела оставил, пошел в путь, да кого ни спрашиваю куда идти, никто не знает. Останавливаюсь на постоялом дворе и каждый раз слышу – ты только что разминулся со сказителем, он тут неделю гостил, говорил, что знает, куда идти, чтобы прощение получить. К богам обращаюсь во всех храмах, свечки ставлю да пожертвования делаю, а ответа нет.Понял, что не принимает мои жертвы Карна.Не очистил еще сердце свое. Скитаюсь по путям, от голода не погибаю, а жар скорби внутри не остывает.
Руки у меня мастеровые, в какое село и поселок ни прихожу, на кусок хлеба себе на обед и дальнейшую дорогу заработаю. Вот так два года бродил. По мере сил помогал, кому помощь нужна была, да каждый день жизни вспоминал и каялся. Месяц назад встретил-таки человека, что присоветовал идти на восток и поведал, что во время Дикой Охоты открывается Перекрёсток миров, Явь с Навьим мостом радужным соединяются. Если у кого душа очистилась, тот сможет по Радуге на тот берег реки Смородины перебежать, с умершими повидаться, тайные знания получить, а кто тяжелый от грехов, падает и тонет в реке, из неё и праведному-то не выплыть. Да мне уже все равно. Утону – так утону, только с таким судом в сердце жить больше не могу. А получится увидеть матушку, брошусь в ноги, может, простит меня и почувствует, что я стараюсь измениться. Может, делаю не всё и не так, как Карна хочет, но стал я понемногу чувствовать боль человеческую, скребу каждый день сердце, чтобы от корысти избавиться, хочется верить, что получается понемногу. Вот так-то, Лотта, не противно тебе рядом с человеком идти, которого богиня печали судом скорби за грехи наградила?
– Да кто я такая, Чеслав, чтобы судить. Ты и так наказан. Давай надеяться, что получится тебе с матерью встретиться. Нам бы еще до этого Дерева Мироздания как-то добраться.
И я стала смотреть по сторонам, желая развеять тяжесть впечатления от рассказанного. Вот действительно – один украл, обманул ребенка, а еще пуще – убил, и совестью не мучается, а другой? Как, интересно, боги тяжесть греха определяют? Кому больше дано, с того сильнее и спрашивают?
История Бездушного, что звался Бориславом
Домой добрались довольно быстро, все-таки вдвоем как-то веселей, хотя и рассказ не очень весёлый слушала.
После обеда я решила познакомиться поближе с мужчиной, который души лишился. Странный он был, хотя кто тут не странный. Если Фрости с замороженным сердцем просто себя не чувствовала – ни боли, ни радости, как будто жизнь мимо неё проходит, то Борислав (борющийся за славу) смотрел на жизнь как человек, не отличающий добро от зла. Умом понимал, что хорошо, что плохо, а в действительности бездушным был, не проглядывало в нем ни сочувствия другим, ни сопереживания, ни сопричастности к тому, что тут происходит, ни к тем, что тут жили. Вспомнился разговор с Микулишной, она как-то говорила: если человек теряет свою душу, он становится либо безразличным ко всему, пустым изнутри, либо в нем поселяется зло.Такой человек хочет жить дальше, но вот как идти к заветной цели – ему совершенно всё равно, хоть по головам, хоть через трупы. Мне стало немного не по себе от этой мысли. Если все остальные обитатели приюта явно были безвредными или такими, как Собиратель грехов -не подходи, и всё будет хорошо, то этот мог быть опасным.
