Волхв вскинул брови, стараясь вникнуть во фламандское наречие. В конце концов старец разобрал слова Ёрна и утвердительно кивнул головой.
– Из-за него сожгли дом моей семьи во Фландрии, – скривился Ёрн. – Я никогда не буду ни служить, ни поклоняться ему. Это бог франков. Сколько будет сил, столько я буду убивать всякого, кто осмелится показаться на моих глазах с крестом в руках.
– Слова, слова… – покачал седыми власами вещун. – Докажи!
Ёрн выхватил опоясный нож и полоснул им по тыльной стороне запястья левой руки. Брызнула кровь. Фламандец прижал к ней клинок и провозгласил:
– Клянусь на своей крови, что не состою слугой Юзуса и франкских разбойников!
– А остальные? – прищурился волхв. – Можешь ли ты поклясться своей кровью за всех людей, что стоят за твоей спиной?
Ёрн задумался. Никогда с того горестного дня, как его семья бежала в Ютландию, он не вспоминал о слугах Мертвого Бога. Особенно с тех пор, как он сам оказался на Бирке, где людей с крестами на груди было трудно представить. В одном дне пути от Упсалы, от Фрейеровой могилы, возле которой все дышало силой и волей Водана-Одина, им просто нечего было делать. Шёрёверны и хольды никогда не станут поклоняться тому, кто, будучи богом, дал себя убить и, более того, простил обидчикам свою смерть! Фламандец оглянулся и всмотрелся в лица свеев и гётов, изготовившихся к неравному бою. Нет, они никогда не подставят левую щеку, если их ударили по правой. И они зубами загрызут всякого, кто предложит им прослыть трусами и слюнтяями вроде Юзуса.
– Да! – наконец вымолвил кормчий Тучи на языке Бирки. – Я клянусь на своей крови, что все люди, стоящие у меня за спиной, презирают Мертвого Бога Юзуса!
Шёрёверны застучали оружием о щиты.
Двое волхвов помоложе улыбнулись. Но старший сохранил суровое выражение лица.
– Ты клянешься даже за этого безбородого чужеземца? – не унимался старец. – По всему видно, что он не свей, не гёт и не данн. Ты уверен, что у него под рубахой нет креста?
Такого оборота не ожидали ни Ёрн, ни прочие викинги.
Венедский парнишка всегда держался в манскапе Хрольфа особняком. Он знал слишком много наречий и даже вроде бы разумел в письменах. Слуги Мертвого Бога, супостаты, лишившие семью Ёрна родового надела, тоже беспрестанно корпели над какими-то закорючками чужедальнего языка. Да… только сейчас фламандец отчетливо вспомнил, что не раз замечал на шее Варга какой-то снурок, но никогда не любопытствовал, что именно он прячет под рубахой…
– Кнутнев, – ледяным голосом спросил фламандец, как бы невзначай перехватывая опоясный нож поудобнее, – покажи мне, что ты прячешь на груди?
Когда Волькша извлек из-под кольчуги и рубахи оберег, полученный от Лады-Волховы в то утро, когда он тащил на варяжский драккар тяжеленный короб Родной Земли, Ёрну показалось, что в руке у венеда не что иное, а именно злосчастный крест.
– Ах ты!.. – взревел фламандец и бросился на Волкана с ножом. Парень не ожидал внезапного нападения, и неизвестно, выдержала бы ругийская кольчуга удар опоясного ножа, если бы за мгновение до того, как Ёрн ударил клинком, на пути его оружия, точно сгустившись из воздуха, не возник щит Эгиля Скаллагримсона. Не иначе как Мокша намеренно поставила знатного копейщика за спинами шеппарей.
– Не спеши, фламандец, – спокойно вымолвил норманн, направляя наконечник своего копья в шею Ёрна. – Что у тебя там? – спросил он Волькшу.
Тот показал медвежий коготь с кисточками рысьих ушей по бокам.
– Видишь? – укорил Эгиль фламандца. – А ты бранным железом махал…
Ёрн потупился.
– Прости меня, Кнутнев, – проворчал он. Чудовищный шрам на его лице налился кровью и стал похож на длинного красного червя. – Не разобрался… Я, когда крест вижу, зверею, как дикий вепрь…
– Забудем это, – сказал Волькша, стирая со лба холодный пот.
– Позволь взглянуть на твой оберег, – попросил старший из волхвов. Во время этой внезапной заварушки никто и не заметил, как он подошел к шеппарям.
Волькша попытался вспомнить, говорила ли ему Лада хотя бы полслова про то, что берегиню[133] нельзя показывать другим людям и тем паче волхвам, но так ничего и не припомнил. И все же, когда медвежий коготь оказался в костлявых пальцах вещего старца, мерзкий холодок пробежал по его хребту. На всякий случай венед приготовился выхватить подарок Лады из рук годи.
Но волхв лишь мельком взглянул на коготь и кисточки, после чего поднес к глазам тесемку оберега. Еще в первый день их плавания по Ладожскому озеру Волькша заметил, что она вся испещрена причудливыми узелками, но не придал этому значения. А вот старец пробежал по ним взором, точно по строчке руницы, и глаза его округлились. Поднеся узловатый снурок ближе к зрачкам, он осмотрел его еще внимательнее, после чего поднял на Волькшу взгляд, полный нескрываемого изумления.
– Откуда у тебя этот оберег? – с недоверием спросил он.
– Мне его дала Лада-Волхова, ведунья, что живет в нашем городце, – ответил Волкан, протягивая руку за ворожейским подарком.
– Она дала тебе его при рождении?
– И да, и нет, – ответил Волькша.
– Объясни, – настаивал волхв.
– Она сказала, что моя мать просила ее никогда не говорить о каких-то метках, что ворожея нашла на мне при рождении… Волхова одарила меня этим оберегом, только когда Доля привела меня на борт драккара, уплывавшего из родных краев…
Говоря это, Волькша впервые посмотрел фризскому ведуну в глаза. На несколько мгновений весь мир куда-то пропал. В висках у Годиновича зашумело. Зрачки волхва то сужались, то расширялись, но именно он первый отвел взгляд.
– Прости мои сомнения, – почтительно сказал старец, протягивая Волкану его берегиню: – Иногда Водан прячет свои замыслы там, где их нельзя увидеть сразу.
– О чем ты говоришь, вещий старик? – спросил его Ёрн.
– Он знает, – ответил волхв, указав пальцем на оберег, и двинулся к своим спутникам.
Фризские галдери перекинулись парой тихих слов, после чего обернулись к лесу и подали знак. Со всех сторон из-за деревьев стали выходить вооруженные люди.
– Что привело вольных мореходов на Спайкероог?[134] – спросил у Хрольфа человек, в котором без труда угадывался военный вождь фризов.
Было еще много вопросов и много рассказов.
Был еще обряд на испрошение у Водана победы для мореходов, и дружеский пир, который фризы устроили, узнав, что свеи плывут творить беды ненавистным франкам.
Словом, было все, кроме жестокой сечи с осквернителями Священной рощи Спайкероога. И надо сказать, что ни среди викингов, ни среди фризов не нашлось того, кто бы сожалел об этом упущении.
