— Как прикажете, — ответил Барсим. — Оба документа будут готовы для подписи завтра днем.
— Превосходно. Полагаюсь на ваше благоразумие, Барсим. Я и не знал, что доверие может быть неверно истолковано.
Если бы подобная ситуация сложилась в те времена, когда Крисп был еще новичком на троне, он наверняка добавил бы, что не советует неверно истолковывать его доверие. Ныне же он предоставил Барсиму самому мысленно произнести эти слова, не сомневаясь, что вестиарий так и сделает. Год за годом, шаг за шагом, он и сам понемногу набирался придворной изворотливости.
* * *
Фостий низко склонился перед Дигеном и, слегка сглотнув, сказал:
— Святой отец, я сожалею, что не смогу некоторое время черпать из источника вашей мудрости. Вскоре я отправляюсь вместе с отцом и его армией против фанасиотов.
— Если тебе по душе иное, юноша, то можешь остаться и учиться дальше, несмотря на желания твоего отца. — Диген всмотрелся в лицо Фостия и молча пожал худыми плечами. — Но я вижу, что мир и его соблазны все еще влекут тебя. Поступай, как считаешь нужным, и да будет на все воля владыки благого и мудрого.
Фостий смирился с тем, что священник назвал его просто «юноша», хотя ныне Диген, конечно, уже знал, кто он такой. Он хотел было приказать Дигену обращаться к нему «ваше величество» или «младшее величество», но вспомнил, что одной из причин, побуждавшей его снова и снова приходить к священнику, было желание избавиться от заразы корыстного материализма и научиться смирению. А смирение плохо сочеталось с титулами.
Но даже стремясь к смирению, он принимал его лишь до определенного предела, и, стремясь оправдаться, честно сказал:
— Святой отец, если я позволю Эврипу стать спафарием отца, это может дать отцу повод назначить наследником брата, а не меня.
— И что с того? — спросил Диген. — Неужели империя развалится из-за этого на куски? Неужели твой брат настолько злобен и развращен, что ввергнет страну в хаос ради удовлетворения собственного тщеславия? Быть может, лучше будет, если он именно так и поступит, тогда у следующих поколений станет меньше материальных благ, привязывающих их к земной жизни.
— Эврип вовсе не злой, — возразил Фостий. — Дело лишь в том…
— Что ты свыкся с мыслью о том, что когда-нибудь усядешься на трон, — прервал его священник. — И не только свыкся, юноша, но и ослеплен ею. Я прав?
— Да, но лишь отчасти, — ответил Фостий. Диген промолчал, но его бровь красноречиво приподнялась. Смутившись, Фостий принялся торопливо оправдываться:
— И если мне это удастся, помните, святой отец, что вы уже внушили мне свои доктрины, которые я смогу распространить по всей империи. Эврип же останется привержен презренной материи, которой Скотос соблазняет наши души, дабы отвлечь их от света Фоса.
— Это тоже правда, хотя и небольшая, — признал Диген тоном человека, делающего значительную уступку. — И все же, юноша, ты должен помнить, что любой задуманный компромисс со Скотосом приведет к компромиссу с твоей душой. Что ж, да будет так; каждый человек должен сам выбирать правильный путь к отречению, и этот путь часто — всегда — прямой. Если ты станешь сопровождать отца в экспедиции, то какими будут твои обязанности?
— По большей части — практически никакими, — пояснил Фостий. — Мы поплывем в Наколею, чтобы как можно быстрее добраться до мятежной провинции. Затем пойдем маршем через Харас, Рогмор и Аптос; отец распорядился, чтобы туда доставили припасы для армии. А из Аптоса ударим на Питиос. Вот там, скорее всего, и начнутся настоящие сражения.
Фостию очень хотелось, чтобы его слова прозвучали неодобрительно, но в голосе, тем не менее, пробилось возбуждение. Для молодого человека, никогда не сталкивавшегося с войной реально, она всегда окружена ореолом привлекательности.
Крисп никогда не рассказывал о сражениях, а только осуждал их.
Для Фостия же это становилось еще одной причиной стремиться на поле боя.
Священник покачал головой:
— Меня совершенно не интересует, по какому пути пойдет великая кавалькада златолюбцев. Я опасаюсь за твою душу, юноша — единственную драгоценность, которую тебе следует оберегать. А ты, несомненно, позабудешь, чему я тебя учил, и вернешься к прежней продажной жизни подобно тому, как мотылек стремится к пламени, а муха — к лепешке коровьего навоза.
— Только не я! — возмущенно воскликнул Фостий. — Мне многое открылось в беседах с вами, святой отец, и я никогда не позабуду ваших золотых слов.
— Ха! Вот видишь? Даже обещание остаться набожным разоблачает жадность, все еще таящуюся в твоем сердце. Золотые слова? Да в лед это золото! И все же оно удерживает тебя своей подслащенной медом хваткой и не отпускает, дабы Скотос смог овладеть тобой.
— Простите, — униженно пробормотал Фостий. — То был просто оборот речи. Я не хотел вас оскорбить.
— Ха! — повторил Диген. — Есть испытания, способные показать, истинна ли твоя набожность или же ты только притворяешься — возможно, даже перед собой.
— Тогда подвергните меня этим испытаниям. Я покажу, кто я такой, клянусь владыкой благим и мудрым.
— Знаешь, юноша, тебя будет проверить труднее, чем многих других, — сказал священник и, заметив удивленный взгляд Фостия, пояснил:
— Какого-нибудь другого молодого человека я мог направить через комнату, где лежат золото и драгоценные камни. И для выросших в голоде и нужде этого оказалось бы достаточно, чтобы я смог заглянуть в их сердца. Но ты… Золото и драгоценности были твоими игрушками еще с тех пор, когда ты писал на пол императорского дворца. И ты легко преодолеешь соблазн, даже оставаясь пленником духовных заблуждений.
— Действительно, — признал Фостий. — Но я докажу, кто я такой, святой отец, если только буду знать, как это сделать! — почти отчаянно воскликнул он.
Диген улыбнулся и указал на занавешенный дверной проем в задней стене жалкого храма, в котором он проповедовал:
— В таком случае войди туда, и тогда, может быть, ты узнаешь кое-что о себе.
— Узнаю, клянусь благим богом! — Но когда Фостий откинул завесу, он увидел лишь темноту и застыл. Телохранители ждали его на улице возле храма единственная уступка, на которую они согласились. А в темноте его могли ждать убийцы. Фостий собрался с духом; Диген не станет его предавать. Ощущая спиной взгляд священника, он шагнул во мрак.
Завеса за его спиной вновь закрыла вход. Свернув за угол, он погрузился в такую непроницаемую черноту, что невольно прошептал молитву Фосу, отгоняя злые силы, которые могли здесь таиться. Он сделал шаг, другой. Пол прохода плавно понижался.
