Но я был рад этой боли. Она означала, что я ещё буду жить!
Несколько последующих дней выпали из моей памяти. Я спал. Не потому, что очень устал или болел так, что не мог делать ничего другого. Всё было гораздо проще. Ещё в подземелье Упокоищ, то есть Умертвищ, Гхажш дал мне выпить немного воды, предварительно капнув туда пару капель неведомой жидкости из крохотного пузырька. Вот от этих-то капелек я и провалился в сон, как в омут.
Сознание моё покинуло мир и отправилось путешествовать по местам загадочным и странным. В иных из этих мест мне позже довелось побывать и наяву, как в подземельях разрушенного Барад-Дура, например. Иные же и по сю пору остаются для меня столь же загадочными и странными. По правде сказать, у меня нет сейчас желания посещать эти места, даже если бы я знал, где их искать. В моих видениях подземелья Барад-Дура были просто загадочны, даже загадочно привлекательны, наяву же – опасны, если этим словом можно хоть как-то обозначить то, что довелось там пережить. Думаю, что и другие места наяву будут выглядеть в том же роде. Опасными. А я, как и всякий хоббит, люблю покой и уют и предпочитаю не лезть на рожон, когда его можно обойти. Если Вы понимаете, о чём я.
Среди моих видений были и, действительно, привлекательные, даже соблазнительные, и о некоторых я потом мечтал довольно долго. Но сейчас и они не вызывают у меня желания увидеть их в яви. Я уже достаточно прожил, чтобы знать, что соблазн – это только соблазн, а видение – всего лишь видение, сколь бы привлекательным оно не казалось. Жаль, что даже наяву не всегда сразу можно различить, где действительность, а где чужой и злобный морок, «улл»[10] – на Тёмном наречии.
Когда я проснулся, в комнате было светло. Именно это меня больше всего поразило – комната. Я, было, подумал, что нахожусь в родном Хоббитоне, и всё происшедшее – всего лишь сон похмельный, такой же странный и загадочный, как и все остальные видения. Но потом обнаружил, что потолок находится не меньше, чем в восьми футах над моими глазами, и, стало быть, это никак не может быть Хоббитон. Это не может быть даже Бри, потому что в «Гарцующем пони» хоббитов селят в очень приятных смиалах с обычными для хоббитов потолками. Маслютики столько лет ведут дела с нашим народом, что выучили хоббитские пристрастия и предрассудки лучше собственных.
Не сказать, что комната была очень просторна, но она не была и маленькой. В самый раз для спальни. На противоположной, от меня, стене расположился изрядной величины камин, но он не был зажжён, хотя сложенные ровным колодцем дрова показывали, что зажечь его можно в любую минуту. Свет шёл из высокого стрельчатого окна, забранного изящной кованой решёткой. Всё помещение было чистым и опрятным, но совершенно не в хоббитском вкусе.
Вторым моим впечатлением стало покрывало на постели. Оно было белым! Может, не совсем белым: домотканая холстина не форностский лён. Может, слегка желтоватым. Но не серым, не бурым, уж тем более не чёрным. Обычное холщовое рядно, какое и у нас в Хоббитоне все используют для простыней, скатертей и покрывал. Для непраздничных, я имею ввиду.
Кровать, на которой я лежал, укрытый тем самым покрывалом, была огромна. Она была столь велика, что я отчего-то подумал, будь это наше с Настурцией Шерстолап семейное ложе, то хватило бы места и для Тедди. И спохватился. С какой стати мне представлять себя в одной постели с Настурцией? Мало мне жути наяву? И при чём тут Тедди? Мы с ним друзья, но не настолько же, чтобы я тащил его в собственную семейную постель. Да и несемейную тоже.
Верно, пробуждение моё было не совсем окончательным, и сонное зелье продолжало играть свои шутки.
Я сел на кровати и обнаружил, что ко всему прочему, я ещё одет в ночную рубашку! Рубашка была в два раза длиннее меня и так широка, что мне пришлось искать самого себя. То есть найти, где кончаются рукава и начинаются мои руки, а потом сообразить, на сколько же мне придётся подворачивать подол, чтобы можно было ходить. Соображалось плохо. Примерно, как после удара по голове на берегу Брендивина. Какие-то мысли в голове бегали, но построиться во что-то связное и понятное они никак не желали. Суетились, каждая сама по себе. Но рукава я всё же сумел подогнуть, а с подолом решил не возиться, а просто держать руками, когда придёт нужда, куда-нибудь идти.
Тем более что идти мне пока никуда не хотелось. Грудь саднила, и, заглянув под рубашку, я обнаружил на ней толстый рубец, из которого во все стороны торчали нитки. Рубец сильно чесался, но трогать его я не решился. Уж больно необычно и странно это выглядело: моя собственная грудь, зашитая грубым швом, завёрнутым внакрой. Почешешь – вдруг разойдётся. Испытывать оркское искусство врачевания вновь мне не хотелось. А в том, что меня опять будут лечить, случись что, я не сомневался.
Даже Тедди понял бы, что зачем-то я оркам нужен, хоть он и не склонен к долгим размышлениям. Меня не убили сразу. Более того, со мной обращались почти хорошо, насколько можно хорошо обращаться с пленником. Даже грубую шутку Урагха Гхажш пресёк сразу же, а теперь, немного зная орков, я понимал, что это, действительно, была шутка. Вполне в орочьем духе. Меня кормили не «на убой», но и не скуднее, чем любого из тех орков, что я видел. Меня лечили, причём дважды, не могу сказать, что это лечение было приятным, но своё дело оно сделало, я чувствую себя здоровым. И самое главное. Меня не просто искали после побега. Ради меня они вступили в бой с другими орками и рисковали жизнями, а некоторые и расстались с ней. Кроме того, они уже довольно долго тащат меня, даже бесчувственного, и дотащили до этого чистенького домика. С бесполезным и ненужным пленником так не поступают.
Возможно, эти орки отличаются от тех, других, и от тех, о которых я читал. Возможно, мои настоящие испытания ещё впереди, но для них я нужен здоровым. Гадать обо всём этом было бессмысленно. Оставалось положиться на естественный ход событий. В одном я пока был уверен: убивать и пытать меня сейчас не будут, и со мной будут обращаться хорошо, насколько орки, вообще, могут хорошо обращаться с кем-либо.
Сейчас моя тогдашняя уверенность кажется мне смешной. Но тогда, обдумав всё, что знал, я воспрянул духом. Наверное, всё же это сонное зелье не давало мне соображать холодно и расчётливо. Лишь одна странность зацепилась в памяти: судя по разговору, Гхажш и Гхажшур были родными братьями. Что их сделало врагами?
Как бы то ни было, я успокоился и даже стал подумывать, что моё Приключение развивается пока не так уж плохо. Мне пришлось пострадать, зато будет, о чём рассказывать, когда вернусь в Хоббитон. И что показывать. Девушки так впечатлительны и чутки к мужским ранам. Такого мужественного рубца нет даже у Тедди. Только нитки надо будет выдернуть. Наш народ остёр на язык – могут начать дразнить «заплатанным». Что они понимают в Приключениях!
