Он кружил над морем и день, и вечер, и Юта, обеспокоившись, поднялась на башню с факелом… Утром он сказал, чуть усмехнувшись:
— Я предопределил это, когда принес в замок вещунью.
Помолчали.
— Все? — спросила Юта.
— Все, — Арман вздохнул. — Дракону не пристало прятать голову под крыло, подобно петуху…
— Курице.
— Курице. Тем более. Дракону не пристало. Дракону и… мужчине. Пойдем, посмотрим, что там нацарапано.
Касаясь друг друга локтями, но стараясь не встречаться взглядами, они побрели в подземелье — туда, где поднимался на дыбы плоский камень, покрытый письменами.
Текст обрывался всего в пальце от каменного пола — Юте пришлось встать на колени, почти лечь. Арман держал над ее головой оба факела.
— Твой дед… — начала Юта потухшим голосом, — Ард-Ир… Слава в молодости, потом испытания… Его потомство… похоже, принесет ему горе. Умрет в старости, но будет несчастен.
— Все верно, — шепотом подтвердил Арман.
Юта завозилась на каменном полу, и Арман увидел, что она зажимает последние строки ладошкой, прячет от себя, старается смотреть в сторону:
— Дальше твой отец, Акр-Анн… Злая судьба… Горе при жизни… Смерть от небесного огня.
— Все правильно, — голос Армана похож был на деревянный стук. — Читай дальше.
Юта прерывисто вздохнула, резко отняла руку от камня.
— Двести первый потомок, Арм-Анн… — она говорила даже решительнее, чем сама от себя могла ожидать. — Двести первый… — и замолчала. Низко-низко наклонилась над полом, подметая холодные плиты пышными волосами, почти касаясь пророчества кончиком носа.
— Ну? — спросил Арман хрипло.
Она подняла на него круглые, сумасшедшие, совершенно счастливые глаза:
— Радость и счастье! Негодяй ты драконий, дурья башка, змеюка с крыльями, камин летающий! Долгие годы жизни… В ранней юности — метания и тревоги, но только в ранней! Потом — любовь… Я даже знак этот разобрала не сразу, перепугалась, тут так редко эта любовь встречается… Любовь, удача, покой, радость, благополучие… Умрешь совсем-совсем стареньким, если… — она набрала побольше воздуху, и Арман, успевший похолодеть, вставил в эту паузу:
— Если?!
Юта пренебрежительно махнула рукой:
— Конечно, есть условие… Тут везде условия… Чайка сядет — не сядет…
— Ну?!
— Условие — не водиться с порождениями моря. Погоди-ка, сейчас скажу точно… — Она снова склонилась, разбирая текст. — Не связываться. Не дружить. Не ссориться. Ничего не делить… Порождения моря — это кто?
Арман смеялся. Он смеялся так счастливо, как никогда в жизни, даже в детстве, и каменный зал ухал ему в ответ удивленным эхом.
— Да это же… Юта, глупая… Это же для всех драконов заповедь… Остерегаться потомков Юкки… Тоже мне, условие…
Он заливался и закатывался, и принцесса впервые видела, как он смеется. Она смотрела на него снизу, с холодного пола, и он, освещенный двумя факелами с двух сторон, вдруг показался ей таким же вечным и несокрушимым, как море или солнце. Что люди? Родятся-умрут, а что за существо несет свой рок через тысячелетия, и чье рождение предваряет бесконечная череда предков, таких же мощных и могущественных? Что для мира она, Юта, и что — Арм-Анн… С ним не сравнится ни один король и ни один колдун, а он приносит с охоты диких коз и пишет трехстишия, и вот теперь…
Мысли ее были прерваны неожиданным образом. Арман отбросил один факел и освободившейся рукой поднял ее с пола, ухватил поперек туловища и забросил на плечо:
— Ну-ка… Я твой должник, принцесса. Выполняю желание. Чего хочешь?
Он уже волок ее к выходу, факел прыгал и качался, и Юта прыгала и качалась на его плече, цеплялась за одежду, колотила кулачком в твердую от мышц спину:
— Отпусти!
— Это твое желание?
— Нет!
— Выполняю только одно! Думай!
Приземистые колонны мелькали справа и слева, Арман шагал легко, будто не человека нес, а белку или котенка. Юта понемногу затихла, устроившись поудобнее, ткнувшись щекой в Арманову шею…
Когда вышли на поверхность, прошептала ему в самое ухо:
— Покатай меня на спине. Пожалуйста, Арман! Ты обещал.
* * *
Тяжесть ее была неощутима, но костистый гребень вдоль спины, окаменевший и почти лишенный чувствительности, содрогался от непривычного прикосновения. Принцесса сидела у дракона на холке, привязавшись тремя крепкими веревками.
Он поднимался неспешно, кругами; день был тихий, безветренный, но в поднебесье холодно — он заставил Юту натянуть на себя все тряпки, которые только нашлись в замке. Теперь, в небе, он постоянно находился в напряжении — не слишком ли резко взмахивают кожистые крылья, не ранит ли принцессу ороговевшая чешуя, не закружится ли голова? Подсознательно он каждую секунду готов был кинуться вниз вслед за свалившейся всадницей.
Принцесса поначалу притихла; может быть, ей неприятно было воспоминание о путешествии в драконьих когтях? Как ни вслушивался Арман, преодолевая шум ветра в ушах — ни звука. Обеспокоенный, он то и дело поворачивал клыкастую голову на длинной шее — но принцессу удавалось увидеть лишь мельком, боковым зрением. Она будто застыла, прижавшись к ороговевшим пластинам на его шкуре.
Потом он спиной ощутил некую возню, шевеление, и, наконец, сквозь рев ветра пробился длинный восторженный клич.
В том, что клич был именно восторженный, сомнений быть не могло. У Армана отлегло от сердца; уже не так осторожничая, он принялся кругами набирать высоту.
Берег уходил вдаль изломанной зубчатой линией; прибой казался кокетливой кружевной оторочкой на кромке моря, а само море, выгибающееся на горизонте дугой, было подобно смирному, расслабленно развалившемуся зверю; далеко-далеко белел парус.
Арман повернул — и перед глазами оказался длинный серп скалистого полуострова с развалинами замка на самом краю. Еще поворот — замок показался другой стороной, отчаяно тянулись в небо уцелевшие башни, чернела дыра — Драконьи Врата. Снова берег, и дальше, в острых камнях, остов погибшего судна — обнаженные мачты торчат, как иглы дохлого ежа.
Земля качнулась. Арман отвернул от берега и направился в море, навстречу низкому вечернему солнцу, прямо по искрящейся дорожке света на невидимых сверху волнах. Крики восторга стали громче.
А ведь он никогда не задумывался, что может испытать тот, кто поднялся в небо впервые. Именно впервые, вряд ли стоит принимать во внимание то сумасшедшее путешествие в судорожно стиснутых когтях… Сам он не помнил своих первых полетов — они принимались, как нечто само собой разумеющееся, даже тягостное. И сейчас, повинуясь внезапному наитию, он вдруг увидел небо и землю глазами принцессы Юты. Он увидел, и радостное потрясение едва не исторгло из его глотки столб пламени.
