Он перехватил мой взгляд, глаза стали тревожными.
— Что-то стряслось?
— Да как тебе сказать, — ответил я медленно.
— Брат паладин, — воскликнул он с укором, — так и скажите, мы же здесь все братья!
— Садись, — сказал я и указал на скамью. — И держись за стол, а то упадешь.
Он сел, глядя настороженно, спросил шепотом:
— Что-то про эту тварь?
— Ты догадостный, брат, — похвалил я.
— Тогда, — сказал он быстро, — может быть, сказать братьям?
— Только не всем, — ответил я.
— Понял, — сказал он быстро и торопливо выскользнул за дверь.
Через четверть часа в келью тихонько и смиренно вошли братья Смарагд, Гвальберт, Жак и следом сам Жильберт.
— Садитесь, братья, — пригласил я. — Вина, кофе?
Гвальберт проговорил медленно и с сомнением:
— Если послать за вином, это будет слишком заметно…
— Не будет, — заверил я. — Чтобы творить вино, можно и не быть святым.
Гвальберт спросил осторожно:
— Брат паладин?
Я кивнул на столешницу, сосредоточился, и перед монахами начали появляться грубо сделанные глиняные кружки, доверху наполненные вином.
Брат Жак опомнился первым, жадно цапнул свою, все смотрели, как он поднес ко рту и сделал первый глоток. Судя по его довольной роже, вино оказалось лучше, чем он ожидал.
Остальные зашевелились, кто-то взял сразу, кто-то еще посматривал на других, только Гвальберт проговорил озадаченно:
— Но… как?
— Мир немножко шире, — пояснил я, — чем Храм и ваш монастырь. В нем много такого, о чем не знают ваши горации и курации.
Он покачал головой.
— Если творить без святости, то это магия.
— Паладин не может быть святым, — ответил я, — в привычном значении слова и в понимании простых людёв. Потому что с мечом и весьма как бы нередко проливает… ну, не вино, вино он не прольет. Однако этим проливанием не вина выполняет волю Господа! Потому ему, то есть мне, дано больше, чем тем, кто сидит тихо и старается не замарать белые ручки. Пусть даже с чернильными пятнами. Всевышний тоже шесть дней творил мир в поте лица своего, и, думаете, ни разу не испачкался?
Гвальберт, как и остальные, ощутил упрек, сказал примирительно:
— Каждый из нас выполняет волю Господа, брат паладин. Хотя ты прав, меньше ноша — меньше плата… Чудеснейшее вино! Даже не представлял, что такое возможно.
Остальные помалкивали, не отрываясь от кружек. Брат Смарагд осушил первым и спросил дерзко:
— А снова наполнить сумеешь?
Гвальберт сказал сурово:
— Мы не пить сюда пришли!.. Брат паладин, ты сказал, что выяснил нечто?
— Да, — ответил я. — Сегодня я видел эту тварь снова…
Они слушали в молчании, как я ее описывал, хотя описывать нечего, я мог только как можно лучше передать впечатление, и, похоже, на них это тоже подействовало.
Кто-то побледнел, кто-то молча засопел и опустил голову, а Гвальберт тихохонько упомянул нечистого.
— Вот и все, — закончил я. — Думайте, что в поведении этой твари настораживает.
— Что? — спросил Жильберт.
— Полуразумное поведение, — пояснил я. — Я здесь единственный чужак, и она выделила именно меня. Случайно ли? Сомневаюсь. Ладно, еще вопрос: а не мог кто-то из монахов…
— Из братьев, — поправил Гвальберт.
— Простите, — сказал я смиренно, — из братьев занести в Храм какую-нибудь вещицу из наследия древних, что высвободила демона…
На их лицах отразилось то, что я назвал бы покровительственным высокомерием.
Брат Жильберт, как самый деликатный, хоть и самый молодой, сказал мягко:
— Брат паладин, это исключено.
— Почему?
— Любые вещи, — объяснил он, — теряют любую магию, когда их проносят через порог.
Я поинтересовался:
— Какой-то особый порог? А если из глубин, что прямо под Храмом? От них как-то отгорожены?.. Хорошо-хорошо, вопрос снимаю. Но тогда, возможно, что-то другое.
Гвальберт спросил:
— Что?
— К примеру, — сказал я, — эта вещь способна вызвать демона… Нет-нет, в ней самой нет магии, это простая мертвая вещица, но если ее включить… включить это, ну, как бы оживить, заставить работать!.. то она может создать некий путь, по которому проскользнет демон…
Он ответил все так же мягко:
— И это невозможно!
— А как же утверждение, — спросил я, — что демону достаточно тончайшей шелковой нити, натянутой над любой широчайшей рекой, чтобы перебежать на ту сторону?
— Но никакая вещь древних не начнет работать сама по себе, — осторожненько возразил Гвальберт.
— И не протянет нити, — добавил Смарагд, — которой мы бы не заметили.
Я ощутил злость, но сразу же взял себя за глотку и крепко встряхнул — нельзя гневаться на людей, что не знают тех вещей, которые знаю я, это не моя заслуга, как и не их вина.
Гвальберт взглянул как-то странно, мне показалось, что увидел как мою вспышку гнева, так и быстрое подавление более высокими свойствами человека.
— Если хотите, — сказал я, — прямо сейчас сооружу перед вами прибор, что как бы проснется сам по себе.
Он насмешливо улыбнулся.
— Сказал — делай!
— Как прикажете, — ответил я кротко.
Под их взглядами я поставил поднос на край стола, водрузил на него увесистый кубок, а затем прицепил нить к краю подноса, другим концом набросил петелькой на крюк в стене.
Все с интересом смотрели, как я устанавливаю зажженную свечу, после чего сел вместе и ними и стал ждать.
Язычок свечи довольно быстро пережег туго натянутую нить, но еще до того, как это случилось, почти все поняли, чего ждать, за исключением Смарагда, но когда поднос накренился и кубок рухнул ему на ногу, он охнул от боли и вроде бы понял.
— Чепуха, — сказал он. — А где там свеча?
— Свечой может быть что угодно, — сказал я терпеливо. — Свет солнца, к примеру, что зимой и не заглядывает в келью, а летом, когда дни длинные, освещает даже противоположную стену… Какие-то запахи, что появляются раз в году…
Лицо Гвальберта посерьезнело, он сказал резко:
— Стоп-стоп!.. Раз в году мы отмечаем гибель святого Урсушира, только в этот день в огонь кладем дерево из бука, на котором демоны и сожгли великого подвижника…
Жильберт буркнул:
— Это было полгода назад. А эта чертова штука стала появляться всего пару дней. Я не указываю пальцем на брата паладина, просто так совпало, я понимаю…
Гвальберт отмахнулся, в другой руке задумчиво поворачивал кружку, я сосредоточился и наполнил ее до половины коньяком. Он ощутил, что кружка потяжелела, отхлебнул, посмотрел на меня в великом Удивлении, отхлебнул снова, уже осторожнее и даже с опаской.
