Xapaг кивнул, бегло пробежал документ глазами, перечел его еще раз, но уже внимательнее, обмакнул калан в раствор чернильного орешка и вывел на пергаменте затейливый вензель. Рамсис повертел в руках предложенное ему тростниковое перо и поставил рядом свой росчерк.
— Ну что ж,— стигиец выглядел довольным,— камень остается у тебя. Надеюсь, ты не против, если договор останется у меня?
И, не дожидаясь кивка Харага, спрятал его обратно. В это мгновение в зал, низко кланяясь, вошел один из жрецов 3атха.
— Я ведь приказал меня не тревожить!
Глаза Харага полыхнули огнем, но услышанное тут же остудило его гнев.
— Прошу прощения, мой повелитель, но новость показалась мне важной. Только что пришла Сурия — молодая служанка из дома Мелии. Ее мать, Аниэла, отправилась просить Конана охранять дочь.
Хараг помрачнел и жестом отпустил слугу, но Рамсис остановил его.
— Подожди, ты еще понадобишься.— Он повернулся к заморийцу.— С твоего дозволения.
Тот кивнул, и стигиец спросил:
— Не тот ли это Конан, что сковал Незримого? Он может сильно помешать нам!
— Клянусь, ты больше не услышишь о нем! — зло огрызнулся замориец.— Я сейчас же пошлю людей, и Шадизар избавится от присутствия грязного варвара!
— Постой! — остановил его сообщник.— Сила не всегда хороша, а с этим северянином справиться не так-то просто, не говоря уже о том, что его еще нужно отыскать.
— Чего ты хочешь? — недовольно проворчал Хараг, которому совсем не нравилось, что разговор происходил в присутствии слуги.
— Я предлагаю действовать хитростью. Зачастую хитрость приводит к цели быстрее силы. Я знаю, что последние несколько дней Конан встречается с Марленой, дочерью одного из королевских советников. Она мне понадобится.
— Ты ее получишь! — коротко бросил Хараг.
— Когда?
— Еще сегодня! — отрезал жрец бога-паука, и стигиец довольно кивнул.
— Значит, Конан не доживет до утра. И еще одно, пока я не ушел. В твоем доме находится один мой должник, и я желаю получить долг.
— Кто это? — заинтересовался замориец.
— Тот, кто нес камень! — зло процедил Рамсис.
— Он твой! — Хараг обернулся к замершему в ожидании приказаний жрецу.— Ты все слышал. Немедленно пришли ко мне Тхон-Тона. Ничего ему не говори. Любым способом доставишь сюда Марлену. Сроку тебе — два часа. Кого-нибудь посмиреннее видом отправь в дом Мелии. Пусть предложит ей добровольно стать жрицей великого Затха. Дашь ей два дня на размышление. Bсe!
— Ты всерьез веришь, что она согласится?
— Нет,— пожал плечами Хараг.— Но раз уж они знают… Надежды мало, но ее согласие избавит нас от множества неудобств и сбережет немало времени.
— Что ж, мысль здравая.
Дверь вновь отворилась, и, согнувшись в поклоне, на пороге возник другой жрец.
— Тхон-Тон, повелитель.
И, так же согнувшись, удалился.
Стигиец вошел и, едва увидел Рамсиса, замер. Бледно-желтое лицо его сделалось серым.
— Я вижу, ты узнал меня? Тем лучше.— Голос Рамсиса звучал ровно, без тени злости или раздражения.— Значит, ты должен помнить и о том, что я предупреждал тебя, какая судьба ждет предателя.
— Я не предавал, — почти беззвучно, одними губами прошептал несчастный.
— Вот как? Не предавал? — расхохотался прекрасно понявший его Рамсис.
Бедняга, увидев, что никакие оправдания не помогут ему, повернулся к Харагу.
— Ты обещал помочь мне!
— Я обещал лишь подыскать тебе новое тело и вселить в него душу, но не более того.
Он равнодушно пожал плечами и посмотрел на Рамсиса.
— Какую же смерть ты заслужил? — заговорил стигиец.— Быть может, сжечь тебя? Или посадить на кол? Выбирай! — Злобная улыбка застыла на его лице.— Молчишь? Тогда выбирать буду я. Петля или плаха — все это слишком милосердно,
Тхон-Тон стоял, не шевелясь, застыв от страха, а стигиец продолжал говорить, и ужас потихоньку начал проникать даже в душу Харага.
— Бездну веков твоя бренная плоть пролежала в песках, пока я не нашел ее и не вдохнул в твои никчемные останки искру жизни, а пообещал еще больше, попросив взамен лишь твою верность. Чем же ты отплатил мне? Предательством.— Он помолчал.— Так изойди прахом! Песком, который уходит сквозь пальцы дураков, не способных удержать его в ладонях!
Он поднес руки к лицу, сделал странный жест, закончившийся движением, каким выпускают птицу на волю, и успокоился.
Прошла минута, другая — ничего не происходило. Приговоренный недоверчиво озирался, не понимая, помиловали его или нет. Он посмотрел в лицо стигийцу, и тот злобно ухмыльнулся. Тхон-Тон почувствовал что-то неладное, но что именно, еще не мог понять. Он поднял руку и посмотрел на ладонь, попробовал пальцы на ощупь — все оставалось по-прежнему. Разве что кожа показалась ему еще суше. Он потер палец о палец, и мелкий песок тонкой, едва заметной струйкой посыпался на пол.
Несчастный опустил голову и увидел, что пол вокруг ног уже покрылся тонким слоем мелкого песка, и лишь тогда впервые почувствовал легкий зуд. Он пошевелился, и легкая ткань обожгла его, словно огонь. Тхон-Тон лихорадочно рванул с себя тогу и бросил ее на пол — тела опять коснулось разъяренное пламя.
И тогда он завопил, страшно и протяжно. В крике этом не было ничего человеческого, словно голос принадлежал некоему магическому существу. Оно выло от боли, кричало о своих страданиях, и было их столько, что даже Хараг болезненно поморщился. Рамсис сделал еще один жест.
— Мертвецу не пристало издавать непристойные звуки!
Крик оборвался, но не прекратились страдания. Обнаженное тело дрожало мелкой дрожью, исходя песком, который все обильнее сыпался на пол, и так же нарастала боль.
И без того тощее тело мумии превратилось в костяк, покрытый лишь тонким слоем ссохшейся плоти, пока не исчезла и она.
Мгновение спустя посреди зала остался трясущийся скелет с запрокинутым черепом и отвисшей в немом крике невыносимого страдания нижней челюстью. Отдельные кости начали отваливаться одна за одной, мягко падая в песчаную горку, выросшую у ног, пока, наконец, весь он не осыпался вниз. Оскалившийся череп откатился в сторону, но в следующее мгновение и он превратился в горстку серого праха.
* * *
— Мама, он согласился? — Мелия с надеждой посмотрела в глаза матери.
— Нет.
Аниэла виновато отвела взгляд, словно не сделала всего, что можно было требовать от нее. Девушка вздрогнула, как от удара хлыстом.
— Но почему? — В голосе ее послышались обида и отчаяние.
— Он считает, что опасности нет,— Аниэла устало вздохнула,— что все это лишь пустые страхи.
