Не нашлось бы на земле такого чуда, которое не было бы в моей власти! Упоительные сны, чарующие сны…
А затем я пробудилась и увидела, что вокруг меня – тьма, и грибница моя голодала. Я вышла наружу и отправилась на поиски пищи, Я убила несколько путников на дороге, это позволило мне провести еще несколько времени в покое и блаженном ничегонеделании.
Именно тогда, кажется, я начала думать о своем сыне. Довольно странно, что у меня родился сын – как будто я была самой обыкновенной женщиной, из тех, что рожают столь неприятным и болезненным способом. Мы, Бааван, размножаемся иначе: мы зарождаемся сами внутри нашей грибницы. А умираем мы тоже по-другому, не так, как люди: мы растворяемся в почве. Просто в один прекрасный момент старая Бааван не очнется от волшебной спячки и навсегда уйдет в свои сны, которое будут становиться все бледнее и бледнее, пока не исчезнут вовсе.
Но я родила сына так, как это делают люди. Вот что не давало мне покоя. Означает ли это, что я – не вполне Бааван? И каков мой сын? Что из моего наследия перешло к нему? Я думала о нем днем и ночью, я посылала ему сновидения и мысли, и в конце концов мне удалось позвать его в дорогу.
Я готовилась встретить его. Я должна была быть сильной и потому я пробралась на тот постоялый двор. Я заглянула в комнату Дугласа и прикоснулась к нему, к его волосам. Должно быть, я пропиталась его запахами…
Здесь Бааван остановилась и посмотрела прямо в глаза Конана.
– Я недооценила тебя, варвар. Ты учуял этот запах. Ведь я была там, в общей комнате таверны, когда ты велел Дугласу подняться с постели и сидеть в ожидании рассвета с оружием в руках… Я видела, как раздуваются твои ноздри. Ты знал, что с Мак-Гроганом происходит что-то неладное!
– Да – нe стал отпираться Конан. – Но я не говорил ему ничего, потому что не был уверен. Точнее, я готов был поклясться в том, что Дуглас не убивал тех женщин!
– Запах тебя смущал, – с удовольствием повторила Бааван.
– Ты знала, что я твой сын, и все же попыталась соблазнить меня? – удивленно произнес Дуглас. Его мало беспокоило возможное обвинение в убийстве. Все его помыслы были заняты матерью.
– Я хотела, чтобы ты вместе со мной ушел в грибницу, – объяснила Бааван. – Способ, которым я намеревалась добиться желаемого, безразличен. Главное – чтобы мы были вместе. У нас, у Бааван, нет пола. Мы едины, как едины все грибы, все листья на дереве. Твоей матерью мог стать любой корень из тех, что медленно шевеляться под толщей влажной почвы.
– Ты чудовище! – медленно выговорил Дуглас.
– Нет, я не чудовище – я лишь следую собственной природе, – сказала Бааван. – Раздели со мной мою участь, сын! Не отказывайся от меня!
– Я никогда не стану Бааван! – резко ответил Дуглас. – Уходи! Уйди под землю и больше не показывайся на поверхности, ибо клянусь – я сделаю все, чтобы уничтожить тебя.
– Ты не можешь ненавидеть собственную мать, – проговорила Бааван нерешительно.
Дуглас молча стиснул зубы. Конан поднял меч и ступил в ледяную воду потока.
Бааван закричала пронзительным, нестерпимым для человеческого слуха голосом и взвилась в воздух. Конан отразил первый удар ее длинных когтей, в которых мелькала игла, больше похожая на узкий кинжал, – орудие, которым Бааван убивала свои жертвы.
Желая поразить чудище, Конан нанес сильный рубящий удар сбоку. Бааван легко увернулась и в свою очередь задела Конана когтями по плечу. Боли он не почувствовал; такими острыми оказались эти когти, однако кровь обильно потекла из разверстой рапы. Бааван облизнулась длинным синеватым языком, и ноздри ее расширились: вид и запах теплой крови возбуждал ее.
Дуглас дрожал всем телом, наблюдая за этим жутким поединком. Он не мог не думать о том, что монстр в развевающихся серых тряпках, с мотающимися свалявшимися волосами, – чудище, кружившее в воздухе вокруг Конана, – та самая прекрасная Азалия, супруга графа Мак-Грогана, родная мать Дугласа.
Но вместе с тем юноша ощущал полную чуждость Бааван собственной природе. Дуглас понимал, что он – человек до мозга костей. Только человек. Не больше, но и не меньше.
Должно быть, любовь графа Мак-Грогана замедлила развитие Бааван. Та, которая родила своему мужу сына, была женщиной. Монстром она сделалась потом.
Конан снова нанес удар, на сей раз слева. Ему удалось зацепить бок Бааван, и она разразилась новыми воплями, высокими и невыносимо резкими, точно ножом водили по стеклу. Кровь из ее раны лилась густая, коричневая, с отвратительным запахом – так воняет болотная жижа.
Конан упал на землю. Бааван приготовилась к последнему решающему броску. Она понимала: если ей не удастся прикончить настырного киммерийца прямо сейчас, силы ее иссякнут – и тогда он, возможно, одолеет.
Варвар, похоже, был при последнем издыхании. Что ж, тем лучше! С торжествующим криком она бросилась вниз, растопырив когти… и со всего маху налетела на выставленный вверх меч. Конан вскинул руку с мечом в самый последний момент.
Добрая холодная сталь пронзила Бааван насквозь и вышла из ее тела в области лопаток.
Поток грязной крови хлынул на Конана, обжигая его, точно кислота. Тяжелое тело Бааван рухнуло на киммерийца и прижало его к каменистой почве. Конан тщетно пытался выбраться. Умирающая Бааван содрогалась в корчах прямо на нем. Ее глаза вращались в орбитах, рот раскрывался в зевках, и Конана окатывало зловонным дыханием ее утробы. Длинные клыки, желтоватые, в комках зеленой слизи, пытались дотянуться до горла врага, но лишь слабо лязгали.
Дуглас бросился через ручей и с усилием откинул тело своей матери с поверженного киммерийца. Не произнеся ни слова, Конан перекатился по земле и упал в ручей. Ледяная вода смывала с него ядовитую кровь Бааван, студила разгоряченную кожу. Конан громко стонал и проклинал грязную ведьму, нимало не стесняясь тем, что поблизости находится ее сын.
Наконец киммериец выбрался на берег, встряхиваясь, точно крупная собака. Дуглас стоял над трупом своей матери и рассматривал ее.
– Какая она отвратительная, – прошептал он наконец. – Она похожа на старый гриб, если его раздавить.
– Весьма точное определение, – согласился Конан. – Но если ты меня послушаешься, то я дам тебе один добрый совет.
Дуглас вскинул на киммерийца взгляд.
– Как я могу не послушать твоего совета, Конан, если ты спас меня от участи, которая гораздо хуже смерти?
Конан усмехнулся.
– Многих людей доводилось мне спасать – и далеко не все из них даже снисходили до того, чтобы быть благодарными…
Дуглас изогнул брови – очень похоже на то, как делала это «девица Мерлина».
