— Какими предателями?!
— Армизон… сдастся… они сдадут город. Вскоре. Они напуганы. Герцог… устроит встречу. Я точно знаю.
— Это все ваши звезды вам сказил?! — это голос леди Альмарес. Надо же…
— Звезды не бывают чьими-то, — его еще хватает на то, чтобы улыбнуться. — Но я знаю. Герцог говорил мне… о своем удобном тайном убежище… в окрестностях Армизона. Если вы… отпустите меня живым…
— Он заведет нас в ловушку… — с сомнением произнесла леди Альмарес. — Люди, которые читают стихи под пытками…
— Он мог красоваться, — Иберрос, кажется, размышлял. — Захоти он завлечь нас в ловушку, он начал придумывать и изобретать раньше. Какой смысл терпеть пытки… Хотя, пожалуй, имело бы — если бы ловушка готовилась заранее, и он хотел бы завлечь меня наверняка. Но Гаев просто не мог это скоординировать — он даже голубей не посылал. Да и в любом случае… сложная комбинация, рисковать жизнью, чтобы выманить за стены города один конный отряд?.. Нет, Матильда. Меня больше беспокоит не то, заманивает, а то, насколько точно он знает…
— О, господин мой, я слышала из самых заслуживающих доверия источников, что его алхимия точна. А вы знаете мои источники.
— Знаю.
Снова рывок за волосы — и черные глаза Иберроса смотрят прямо в глубину мутно-голубых, чьи веки дрожат от напряжения.
— Говори, Гаев.
Прошу тебя, сыграй эту музыку.
Только не говори им всем, что смерти нет, — это так очевидно, что никто не поверит.
* * *
Увы — время как нарочно работало против них. Улица Черного Голубя — скорее не улица даже, а проулок — располагалась на другом конце города, по ту сторону Рита. Следовало пересечь реку, однако Большой Мост заняла процессия жрецов и паломников, справляющих большой праздник Кшатра-Варьи. Праздник не принадлежал к категории особо значимых — иначе там требовалось бы присутствие всех Трех Кормчих, или хотя бы кого-то одного из них — однако верующих все же хватило, чтобы запрудить сам мост (в центре его приносили жертву круторогого барана, и кое-кто из горожан даже нанял лодки, чтобы посмотреть на представление снизу) и прилегающие улицы. Что же касается малых мостов, то по одному, который они избрали, как раз перегоняли с рынка нераспроданных баранов — и это вылилось в изрядную задержку.
— Кто позволил гонять животных по центру города?! — распалился Таглиб, которому, кажется, передалась часть Старова напряженного нетерпения. — За ними же навозу потом по колено!
— Мой капитан… — заметил Начальник Личной Охраны Второго Кормчего, Лоретти, — это ведь было ваше распоряжение! По выходным дням торговцам в городе не должно чинить никаких препятствий… а уборка навоза производится за счет дополнительного рыночного сбора.
— Ах, вот как… — Таглиб откинулся на подушки кареты. — Мудрое решение, мудрое…
«Из-за вашего мудрого решения нам приходится ждать каких-то баранов!» — Стар еле удержался, чтобы не сказать это вслух. Время. Время. Райну все равно не поможешь руганью со Вторым Кормчим, а вот повредить можно запросто. Время…
Ну, только останься в живых. Самолично вспорю тебе живот и намотаю кишки на рукоять шпаги, а потом повешу на ближайшую стенку. И еще прилеплю плакат: чтобы все, умеющие читать, видели — здесь висит самый большой идиот всех времен и народов. Если ты мертв — тогда тем более. Не будет тебе надлежащего погребения, свиньям скормлю — жирным мигаротским свинкам. Все какая-то польза.
Убью.
Лишь бы живой. Лишь бы опять сказал какую-нибудь идиотскую глупость, лишь бы дал опять понять, что все шло по плану — по твоему плану — что все это какая-то грандиозная ошибка. Клянусь честью, спущу с тебя четыре шкуры.
…А когда они пересекли мост, и проехали большую часть города — удивительные мигаротские улицы с вишнями и жасмином, с причудливыми, сказочными барельефами на фронтонах зданий, с берущими за душу разлетами арок, прекрасными, будто разлет бровей любимой женщины, и настала пора спешиться (карета не протискивалась дальше в лабиринт тупичков и переулков) — их настиг взмыленный человек в простой черной одежде и черной шапочке. К этому времени уже почти стемнело — но следовало винить не позднее время, а низкие, грозовые тучи, опустившиеся на город. Духота последних дней давала себя знать, грозя разразиться ужасающей грозой. Человек немедленно подскочил к Таглибу — стражники и носильщики даже не дернулись, видно, хорошо знали его — и что-то зашептал ему на ухо.
Таглиб обернулся к Стару.
— Около часа назад личный отряд Иберроса с ним во главе выступил из Ворот Кормчего Аттоло… если вы не знаете, это недалеко отсюда. Иберрос-и-Альмарес возглавлял его. Я не вижу иной причины, которая заставила бы его выступить, кроме информации, полученной от вашего друга.
Стар побледнел и выпрямился, по-прежнему сжимая руками широкий ремень.
— Я тоже, — сказал он. — Но дом Солиньи необходимо взять.
— Ариман вас побери, Ди Арси! — рявкнул Таглиб. — При чем здесь уже астролог! Иберрос нападет на Хендриксона, и Мигарот окажется втянут в войну! Война с Хендриксоном не может быть короткой! Погорит торговля, погорит… все погорит! Вы же прибыли сюда заключать мир! Пошлите герцогу весточку, предупредите…
— У меня нет никакой связи с герцогом, — произнес Стар белыми губами. — Но если вы сейчас же не скомандуете своим людям выдвигаться к дому под зеленой крышей, и если Хендриксон одержит победу над Иберросом и Мигарот останется без защиты — я самолично предложу совету Ноблей выдать вашу голову на золотом блюде как залог мира! Вместе с подагрической ручкой леди Альмарес — она же дама, ее следует пощадить!
И дом был оцеплен.
Очевидно, леди Альмарес уже уехала отсюда. И вообще в доме было не так уж много людей: сам Солиньи и двое слуг. Все вооруженные. Слуг удалось взять живьем, с Солиньи Стар сражался сам и убил его. Он сам не понял — и не помнил — как это произошло. Вот они ворвались в большую гостиную, обставленную по мигаротской моде мрачно и тяжеловесно, вот он видит в луче серого света из окна высокого темноглазого, молодого еще человека с черной челкой, в темно-красном костюме и с особыми нашивками, выдающими его высокий ранг палача, вот он выхватывает шпагу — а вот уже Солиньи лежит на полу, неестественно скрючив руку — мешает шкафчик с расписными тарелками. И шпага Солиньи лежит у его руки.
«Я знаю… что бы ни было с Райном — это его рук дело».
Стар почему-то не сомневался, что Райн здесь, или был здесь совсем недавно. Вот как вошел в дверь, так и не сомневался. Нельзя почти год находится рядом с человеком, и не научиться узнавать его присутствие — тем более, когда речь идет о таком человеке, как Райн — по крайней мере, в нынешнем своем состоянии Стар в этом не сомневался. Теперь это чувство стало почти болезненным, почти жгучим — в кончиках пальцев, ледяным комом в животе…
