— Один из этих псов ближе других. Стало быть, он будет их палачом. Я сказала так. Заговорщики начали прощаться, и Марина поцеловала каждого из них, невзирая на то, что одни видом своим походили на шляхтичей, другие — на плебеев. Но всех целовала она, и все они стали равными.
— Помните ту, что мечтала быть молодой? — спросила Марина, и голос ее дрогнул, — знайте, она теперь прощается с вами. Нынче мы видимся последний раз. Каждый из них застыл, как стоял.
— Нет, — сказал один…
— Да! — ответила она, и тихо добавила, потупив взор прекрасных глаз, — они позвали меня. Но сперва — месть. И еще на прощанье она спела песню, которую он запомнил, ведь слова ее напоминали о страшной тайне тех, кто ушел в холмы христианской земли — от Британии до Балтики. Она пела по-польски, но песня была английская, он прекрасно знал это, знаясь с инквизицией и будучи наслышан о подобном.
С земными дождями прощался
Взлетая, он помнил о ней
Он не был — он только взметался
Копытами белых коней
Он не был — он только казался
При свете осенней звезды
У старого зимнего сада
Среди прошлогодней листвы
И голос в ночи не раздался:
«Откуда ты знаешь меня?»
Он не был — он только менялся
Как небо в ночи сентября
Был этим — и многим подобным
А след ее светлый тоску
Ему навевал, и бездонной
Любовь прислонял он к виску
Он ждал — словно что-то случится
Ужель ее шорох в лесу?..
Мне так необычно не спится…
Вдыхая тоску и весну
Он шел, открывая ворота
Бежал ей вослед… Но она
Не видела или не знала…
Но знай — она все же была!
Она появлялась однажды
Раз в год подходя к тем кострам
К покоям полуденной стражи
Суровой к незваным гостям
Ее монсеньер одинокий
Спросил, почему же. Но ей
Хотелось одно — улыбаться,
Сидеть у горящих огней «
Рассвет…» — прошептал он тревожно
«Скажи мне хотя бы сейчас.»
Она отошла осторожно
И скрылась, и скрылась из глаз
Ни звука… а только взлетела
Сказав им: «Вы — ждите меня,
Я буду здесь завтра в двенадцать
Но не зажигайте огня…»
И в вечер в лугах потемневших
Горела и пела звезда
Она над землею летела
И в воздухе — запах дождя
Подобно тому наважденью
Они перестали дышать
И чистое чистое небо
На них положило печать
Ни слова… И в этом молчаньи
Она подошла к их кострам
И бросила пояс от платья
Высоким горящим огням
И села у черного камня
И долго смотрела наверх
«И здесь начинается тайна…»
От морока чар отогрев
Она указала рукою
Места им вокруг. А они
Пошли по огню, как по водам
«О Боги, Вы нам помогли!» —
Воскликнул седеющий рыцарь
«Мы можем идти по огню,
Но дева, скажи свое имя
Из огненной чаши я пью
За честь оказаться с тобою,
Спустившейся с неба…» Она
Молчала под облачным небом
Светясь в отраженьи вина
«Я — Роза, я майское небо
Для вас же, наверно — никто
Вам имя мое не расслышать
И рода не знать моего…»
«Но видно, что ты неотсюда
О, леди, скажи, это так?»
«Да, пусть будет так». «Это чудо!»—
Воскликнул тогда он в сердцах
«Скажи, есть ли смысл в том виденьи
Ты ангел, иль призрак, клянусь
Вовеки нигде не увидеть Твоей красоты».
«Не забудь, Что ты человек. Это мало.
И вы не поймете меня
Оставьте меня, или лучше
Подбросьте дрова для огня».
«Зачем ты спустилась на землю,
Ведь если твой дом в облаках…
С какою неведомой целью
Пришла ты сюда?»
«Просто так».
Они отошли чуть подальше
И им покорились огни
Как просто не чувствовать пламя
Затем, чтоб сгореть от любви.
Они разошлись в разные стороны, Марина же прошла медленно совсем близко от того куста, где притаился рыцарь. Нечего было ждать ему теперь и он вернулся в город с затянувшейся прогулки, и сердце его было усталым и тосковало, словно возвращался он с битвы, потеряв лучших друзей. Он вошел в свои покои и лег в постель, лег как вошел. Видения бесовского сборища проносились перед ним и он знал, что должно делать. Fais se que dois, — adviegne que peut. C'est commande au chevalier. Не иначе, это опасные заговорщики — не еретики даже, открытые враги, что небывалая редкость. Но сердце его говорило — не смей. Ближе к полночи в темном окне его раздался стук. И сразу оно отворилось, хотя и было заперто изнутри, и в комнату его влетел ветер — чужой, зловещий. Он обернулся, на подоконнике одинокая сидела давешняя пани.
— Только не думай, будто я на помеле прилетела, — сказала она, пытаясь отдышаться, словно долго бежала, — я просто хорошо лазаю по деревьям и стенам, оказывается. Правда… — она посмотрела на руки, ободранные в кровь. Станислав молча встал и подошел к окну. Его ночная гостья не шелохнулась, оставаясь безмятежно на узком подоконнике. Девушка ночью в доме незнакомого мужчины, особенно если ведьма, да к тому же через окно…
— Представляться я не буду, — сказала она, помолчав, — ты меня и так знаешь. Сегодня пан Станислав имел неосторожность прогуливаться рядом с холмами духов, и духи выдали его нам. Лунный свет попал в окно, как в сеть. Станислав увидел, она улыбнулась:
— Такие гуляния — не от ума. И то, что будет дальше — тоже. Он молчал в ответ, тихо сходя с ума. А Марина говорила очень медленно, и еще медленнее понимал он, что происходит. Неладное. Но неотвратимое.
— Вот нож, — она показала ему острый клинок отменной работы, видно привозной, — возьми его и обещай мне делать все, что я скажу. Душа его онемела, но любовь вложила в уста новые слова:
— Да, я клянусь тебе. Он медленно взял протянутый клинок.
— Завтра в церкви, — сказала она тогда, — ты встанешь на обедне рядом с вашим епископом — насколько можешь, рядом. После же убьешь его. А потом убей всякого, кто посмеет поднять руку на моего посланца. Но не тронь никого, кто отшатнется, ведь не тебя устрашатся они — гнева. Станислав склонил перед ней голову, обрекая себя на огненное проклятие. Он спросил разрешения поцеловать ее раненые ладони, чтобы верность его облегчила ее боль.
— Лучше тогда исполни мою просьбу, — сказала Марина, — мне очень больно от того, что ты убил тех, кто был мне так дорог… Она не разрешила, но и не запретила. И Станислав решился все же прикоснуться к ней и сделал это. Она не ответила, не протестовала. Верно, думалось ей о своем, а рыцарь, так низко павший у ее ног, был на самом деле далеко далеко от нее. Он предложил ей свое сердце в обмен на ее благосклонность, ибо не представлял себе больше жизни без ее глаз.
