«В моих снах рог всегда был моим, – думал он. – Мне следовало знать, что такого быть не может, потому что мой остался с Катбертом, на Иерихонском холме».
И тут с вышины прошептал голос: «Тебе хватило бы трех секунд, чтобы наклониться и поднять его. Даже в дыму и смерти. Трех секунд. Время, Роланд… все всегда упирается во время».
Роланд подумал, что это голос Луча, того, что они спасли. Если он говорил из благодарности, то мог бы не сотрясать воздух. Какую пользу могли теперь принести ему эти слова? Он вспомнил строку из поэму Браунинга: «Былых времен глоток придаст мне сил».
Его собственный опыт говорил о другом. Воспоминания несли с собой только грусть. Они служили пищей поэтам и дуракам, сладостями, которые оставляли горький привкус во рту и в горле.
Роланд на пару мгновений остановился за десять шагов до двери из «дерева призраков» в основании Башни, дожидаясь пока окончательно стихнет эхо голоса роз, трубного гласа рога. Чувство deja vu оставалось таким же сильным, практически не оставляющим сомнений в том, что он здесь уже побывал. И, разумеется, побывал, в десяти тысячах своих снов. Он посмотрел на балкон, где ранее стоял Алый Король, пытавшийся отвергнуть ка и все сделать по-своему. Там, на высоте шести футов над ящиками, в которых лежали несколько оставшихся снитчей (похоже, никакого другого оружия у старого безумца не было), Роланд увидел два красных глаза, плавающих в темнеющем воздухе, которые таращились на него с безмерной ненавистью. А позади глаз болтались серебристые (в свете уходящего за горизонт красно-оранжевые) оптические нервы, которые ни к чему не подсоединялись. Стрелок предположил, что глаза Алого Короля останутся здесь навсегда, обозревая Кан'-Ка Ноу Рей, тогда как их хозяин будет бродить по миру, в который отправили его ластик и третий глаз Художника. Или, скорее всего, между мирами.
Роланд подошел к тому месту, где тропа упиралась в окантованный сталью прямоугольник из черного «дерева призраков». На прямоугольнике, в верхней половине, красовался сигул, который он теперь знал очень хорошо:
У прямоугольника он положил два последних предмета, оставшиеся из его снаряжения: крест матушки Талиты и револьвер. Когда выпрямился, увидел, что первого иероглифа не стало:
Слово «НЕНАЙДЕННАЯ» превратилась в «НАЙДЕННАЯ».
Он поднял руку, чтобы постучать, но дверь распахнулась сама по себе, прежде чем он успел прикоснуться к ней, открыв нижние ступени поднимающейся по спирали лестницы. Послышался напевный голос: «Добро пожаловать, Роланд, из рода Эльда». То был голос Башни. Это величественное сооружение сложили не из камня, хотя выглядело оно каменным. Но это было живое существо, скорее всего, сам Ган, и биение, которое он ощущал в голове даже за тысячи миль отсюда, всегда было биением жизненной силы Гана.
«Каммала, стрелок, каммала-кам-кам».
Из дверного проема в нос ударил щелочной запах, горький, как слезы. Запах… чего? Чего именно? Прежде чем он сумел ответить на этот вопрос, запах исчез, и Роланду не осталось ничего другого, как задуматься, а не причудился ли ему этот запах?
Он переступил порог, и Песня Башни, которую он слышал всегда, даже в Гилеаде, где она пряталась в материнском голосе, поющем ему детские песенки, наконец-то смолкла. Послышался еще один вздох. Дверь с грохотом закрылась за его спиной, но он не остался в темноте. Свет шел от самих спиральных окон, смешиваясь с отблеском заката.
Каменные ступени, достаточно узкие, аккурат для одного человека, уходили вверх.
– Вот идет Роланд, – крикнул он, и слова унеслись по спирали. – Ты, на вершине, услышь меня и прими с миром, если сможешь. Если ты мой враг, знай, что я пришел без оружия и желания причинить зло.
И он начал подъем.
Девятнадцать ступеней привели его на первую лестничную площадку (и к каждой последующей вели ровно столько же ступеней). Он увидел открытую дверь, за ней – круглую комнату. На камнях стены вырезали множество накладывающихся друг на друга лиц. Многих он узнал (скажем, Келвина Тауэра, склонившегося над раскрытой книгой). Лица смотрели на него, и он слышал их бормотание.
«Добро пожаловать, Роланд, прошедший много миль и много миров, добро пожаловать, выходец из Гилеада, из рода Эльда».
В дальнем конце комнаты находилась еще одна дверь, с темно-красными портьерами по бокам. На высоте шести футов от пола, точно на уровне глаз, в двери было маленькой круглое окошечко, чуть больше глазка в двери тюремной камеры. Комнату наполнял сладкий аромат, который он узнал без труда: такой запах шел от мешочка с сосновым саше, который мать сначала привязывала к его колыбельке, а потом – к первой кровати. Аромат этот сразу извлек из памяти те давние дни, как всегда удается ароматам: если какое-то чувство и служит нам машиной времени, так это обоняние.
Потом, как и горьковатый запах щелока, он исчез.
Мебели в комнате не было, на полу лежал лишь один посторонний предмет. Роланд подошел к нему, наклонился, поднял. Маленькая скоба-защелка из кедра, с привязанной к ней синей шелковой ленточкой. Он видел такие вещицы, давным-давно, в Гилеаде. Одно время сам носил такую. Когда костяная пила разрезала пуповину только что родившегося младенца, отделяя мать от дитя, такую скобу устанавливали чуть повыше пупка младенца, где она и оставалась, пока отросток пуповины не отваливался вместе с ней (сам пупок назывался тет-ка кан Ган). Этот кусочек шелка на скобе говорил о том, что она принадлежала мальчику. Скобы девочек повязывали розовой ленточкой.
«Так это моя скоба», – подумал Роланд. Еще несколько мгновений он, как зачарованный, разглядывал ее, потом положил туда, где она лежала прежде. Где ей было самое место. Когда поднялся, увидел личико младенца
(Так это и есть мой маленькой дорогой бей-бо? Если ты так говоришь, пусть так будет!»)
среди множества других лиц. Перекошенное личико, словно первый глоток воздуха вне материнского чрева ему совершенно не понравился, потому что уже пахнул смертью. Скоро ему предстояло дать оценку вновь сложившейся ситуации громким криком, который разнесется по апартаментам Стивена и Габриэль, вызвав улыбку облегчения на лицах слуг и друзей, которые его услышат (только Мартен будет хмуриться). Роды завершились, и ребенок родился живым, скажите спасибо Гану и всем богам. У рода Эльда появился продолжатель, а, следовательно, шанс, что достойное сожаления соскальзывание мира к гибели еще можно обратить вспять.
Когда Роланд выходил из этой комнаты, ощущение дежа-вю еще более усилилось. Как и ощущение того, что он вошел в тело самого Гана.
Он повернулся к лестнице и продолжил подъем.
