Когда они этой же ночью вернулись в замок, Богенталь завел с графом разговор.
— Сейчас ты понял, что Гранбретания безумна? В ее силах изменить ход истории. А это приведет не только к гибели человечества, но и к уничтожению всего разумного во Вселенной.
Граф Брасс улыбнулся.
— Ты преувеличиваешь, Богенталь. Откуда ты это знаешь?
— Это мое ремесло — понимать силы, творящие то, что мы называем судьбой. Я повторяю, граф: Темная Империя уничтожит мир, если не остановить ее.
Хокмун сидел, вытянув ноги, стараясь дать отдых натруженным мышцам.
— Я не понимаю тех философских принципов, что служат основой ваших убеждений, господин Богенталь, — сказал он, — но интуитивно я знаю, что вы правы. Мы все еще воспринимаем Гранбретанию как просто могущественную силу, стремящуюся править миром — нечто подобное бывало и раньше — но Темная Империя — это совсем другое. Не забывайте, граф, я провел какое-то время в Лондре и воочию видел куда как более наглядные доказательства их ненормальности. Вы видели лишь их армии — они мало чем отличаются от прочих, разве что своей жестокостью и дисциплиной. Но что вы, например, скажете об их Короле-Императоре, этом живом трупе? Или об их манере общения друг с другом? Город буквально пропитан безумием…
— Ты думаешь, мы видели еще не самое худшее из того, на что они способны? — серьезно спросил граф Брасс.
— Думаю, что так, — ответил Хокмун. — Не только месть заставляла меня столь безжалостно убивать их, а нечто большее. Я словно чувствую в них угрозу самой Жизни.
Граф вздохнул.
— Возможно, ты и прав. Не знаю. Только Рунный Посох может знать это.
Хокмун тяжело поднялся.
— Я еще не видел Иссольду, — сказал он.
— Думаю, она уже спит, — ответил ему Богенталь.
Хокмун был разочарован. Он так желал встречи с ней. Хотел рассказать ей о своих победах. И ее отсутствие неприятно удивило его.
Он пожал плечами.
— Ладно, думаю, пора и мне. Спокойной ночи, господа.
Они почти не говорили о своей победе — сказывались нечеловеческое напряжение и усталость. Но завтра, вне всякого сомнения, они будут праздновать этот триумфальный успех.
Когда Хокмун вошел в свою комнату, там было темно. Он почувствовал чье-то присутствие и, прежде чем подойти к столу и зажечь стоящую там лампу, вытащил из ножен меч.
На кровати лежала Иссольда.
— Я наслышана о ваших подвигах, — сказала она, улыбаясь, — и решила лично поприветствовать вас. Вы великий герой, Дориан Хокмун.
Хокмун почувствовал, как у него учащается дыхание и начинает бешено биться сердце.
— О, Иссольда…
Он медленно подходил к раскинувшейся на кровати девушке.
— Я знаю, что ты любишь меня, Дориан, — тихо сказала она. — Или ты будешь отрицать это?
Он не стал делать этого.
— Ты… очень… смелая, — хрипло произнес он в ответ.
— Ну, а ты такой застенчивый, что я вынуждена быть слегка нескромной.
— Я… Я не застенчивый, Иссольда. Просто из этого ничего хорошего не выйдет. Я обречен — Черный Камень, он…
— Что это — «черный камень»?
И он все рассказал ей.
— Теперь ты понимаешь, — сказал он, заканчивая свою историю, — что не должна влюбляться в меня… Так будет только хуже.
— Но этот Малагиги… Почему бы тебе не найти его?
— Путешествие может продлиться месяцы. И я могу потратить оставшееся у меня время на бесплодные поиски.
— Если ты любишь меня, — сказала она, когда он присел на кровать и взял ее за руку, — ты должен рискнуть.
— Да, — ответил он задумчиво. — Возможно, ты и права…
Она потянулась к нему, обхватила руками за шею и поцеловала в губы.
Хокмун больше не мог сдерживаться. Прижав к себе Иссольду, он страстно поцеловал ее.
— Я поеду в Персию, — сказал он наконец, — хотя путь будет очень опасным. Стоит мне покинуть границы Камарга, и люди Мелиадуса попытаются выследить меня…
— Ты вернешься, — убежденно сказала Иссольда. — Я знаю. Моя любовь будет охранять тебя.
— Может быть, так оно и будет.
Он нежно коснулся ее лица.
— Завтра, — сказала она. — Уезжай завтра, не теряй времени. А сегодня…
Она снова поцеловала его, и он пылко ответил ей.
Дальше история рассказывает о том, как Дориан
Хокмун, покинув Камарг, отправился на восток.
Огромная алая птица пронесла герцога больше тысячи
миль, до самых гор, что на границе Греческих и
Булгарских земель.
Из «Истории Рунного Посоха»
Как и уверял граф Брасс, лететь на фламинго было удивительно легко. Птица управлялась, как лошадь, поводьями, закрепленными на ее изогнутом клюве. В полете она была настолько грациозна, что Хокмуну даже в голову не приходило, что он может свалиться с нее. Летела она только в светлое время суток, почти не отдыхая, и покрывала расстояние раз в десять быстрее лошади. Ночью она, как и Хокмун, спала.
Хокмун удобно сидел, пристегнувшись ремнями, в высоком мягком седле. С обоих сторон от него висели сумки с провизией. Прямо перед ним вытягивалась шея фламинго. Птица медленно взмахивала огромными крыльями. Хокмун старался ничем не сдерживать ее полет.
Время от времени у него появлялась сильная головная боль, словно напоминая о необходимости торопиться. Но по мере того как крылатый красавец уносил его все дальше и дальше на восток, и воздух становился заметно теплее, настроение у Хокмуна поднималось, и ему казалось, что шансы на успешное возвращение увеличиваются.
Прошла неделя с того дня, как Хокмун покинул Камарг. Они летели над скалистым горным хребтом. Был уже вечер, и герцог высматривал место для ночлега. Птица, устав за день, опускалась все ниже и ниже, и вот уже грозные каменные пики окружили их. Неожиданно Хокмун увидел внизу, на горном склоне, фигуру человека, и почти сразу же закричал фламинго. Покачнувшись, он отчаянно замахал крыльями. Хокмун заметил длинную стрелу, застрявшую в боку птицы. Вторая стела попала ей в шею, и с пронзительным криком птица начала стремительно падать. Хокмун приник к седлу; в ушах у него свистел ветер. Он увидел несущуюся навстречу скалу, почувствовал сильнейший удар и словно провалился в черный бездонный колодец.
Очнулся он в панике. Головная боль была почти невыносимой. Он уже ясно представлял, как Черный Камень пожирает его мозг, словно крыса мешок с зерном, и, обхватив голову, приготовился к самому худшему. Но, нащупав многочисленные царапины и шишки, Хокмун с облегчением понял, что причина боли совсем в ином, а именно — в падении и ударе о скалу. Вокруг было очень темно, и ему показалось, что он лежит в пещере. Всмотревшись в темноту, он увидел огонек костра. Он с трудом поднялся и направился туда.
У самого выхода из пещеры он споткнулся обо что-то и, посмотрев вниз, увидел свои вещи. Все было аккуратно сложено — седло, сумки, меч и кинжал. Он потянулся за мечом, стараясь не шуметь, вытащил его из ножен и осторожно вышел из пещеры.
Жар огромного костра, разложенного неподалеку, обжег лицо. На большом вертеле, установленном над огнем, была насажена туша фламинго, общипанная, без головы и когтей. Возле костра сидел человек, ростом раза в два меньше Хокмуна, и время от времени поворачивал вертел, используя сложное приспособление из кожаных ремней.
Когда Хокмун приблизился, маленький человек, разглядев меч в его руке, истошно заорал и отпрыгнул в сторону. Герцог был изумлен — все лицо и тело карлика покрывали густые рыжие волосы. Одет он был в кожаную куртку и такую же юбку, подпоясанную широким ремнем. На ногах он носил башмаки из замши, а на голове его нелепо сидела шапочка с воткнутыми в нее четырьмя самыми крупными перьями фламинго.
Карлик попятился от Хокмуна.
— Простите меня, господин. Поверьте, мне очень жаль, что так получилось. Я, конечно, не стал бы стрелять в птицу, если бы знал, что она несет седока. Но все, что я тогда видел — это ужин, который не хотелось упустить…
Хокмун опустил меч.
— Кто вы? Или — что вы? — спросил он. От жара костра и перенесенных волнений закружилась голова.
— Я — Оладан, из рода Горных Великанов, — начал маленький человек. Хорошо известный в этих краях…
— Великан? Великан! — Хокмун хрипло засмеялся и упал, потеряв сознание.
На этот раз он очнулся, почувствовав восхитительный запах жареной дичи. Какое-то время он лежал, наслаждаясь им, и только потом понял, откуда этот запах. Он лежал почти у самого края пещеры. Меч его исчез. Маленький покрытый шерстью человек нерешительно приблизился к нему, предлагая огромный кусок мяса.
— Съешьте это, господин, и вы почувствуете себя лучше, — сказал Оладан.
Хокмун взял мясо.
— Я съем. Делать все равно больше ничего не остается. Вы лишили меня сейчас самого дорогого.
