Но отлетел не один только глаз беглеца. Пока оторвавшееся глазное яблоко перемещалось по полу, с молодым человеком (несомненно, скончавшимся на месте) стало кое-что происходить. Сероватая субстанция: светящаяся, мерцающая – начала выходить из его рта, из ноздрей, из обеих глазниц (включая ту, где глаз был на месте) и даже из угловатой дыры в черепе. Субстанция эта почти мгновенно приняла очертания вытянутого в длину облака: напоминавшего рыбу, но при этом – явно с человеческой головой и руками вместо плавников.
«Душа? Это его душа?!» – Анна так изумилась, что едва не произнесла эти слова вслух. Но, похоже, никто, кроме нее, этого облачка не видел. По крайней мере, ни ее охранник, ни упустивший своего подопечного второй конвоир не издавали воплей изумления, не показывали пальцами на бесплотную «рыбу» и на ее перемещения ровным счетом никакого внимания не обращали. А между тем облако-рыба поплыло вверх: к потолку, черному, почти не подсвеченному коридорными лампочками. Если это и впрямь была душа одноглазого парня, она явно стремилась ввысь, к небесам.
Анна почувствовала благоговение, но тут со светящимся облаком что-то случилось. На бестелесную рыбу как будто накинули невидимый невод, и она затрепыхалась в нем, забилась, карикатурным своим лицом выказывая немыслимые страдания. На какой-то миг Анне почудилось, что рыба сейчас освободится, но не тут-то было: душу самоубийцы повлекло вниз, сначала – к полу, а затем – сквозь него. И почти тотчас Анна услыхала, как откуда-то из глубины донесся всплеск – словно широким веслом ударили по воде.
Впрочем, ей могло и померещиться, поскольку в этот самый момент ее охранник вспомнил-таки про нее. Он проорал ей что-то в самое ухо (женщина даже не разобрала слов – заметила только гнев и страх, звеневшие в голосе вертухая), и они вдвоем двинулись дальше, оставив другого тюремного служителя наедине с телом самоубийцы.
Всю оставшуюся дорогу – пока охранник конвоировал ее к лифту, пока поднимал на нужный этаж, пока топал сапогами у нее за спиной по бесконечным коридорам главного корпуса НКВД – красавица-кинооператор гадала, почему ее саму чекисты еще не обработали так же, как погибшего только что парня? И находила этому только одно объяснение: Григорий Ильич хорошо знал, что ожидание неминуемой расправы – самая худшая из пыток. Нынешние же Аннины мучения явно доставляли ему редкое, ни с чем не сравнимое удовольствие.
Иначе с какой стати было бы ему целовать ее во второй раз?
Перед тем как конвоир распахнул дверь семеновского кабинета, Анна зажмурилась – но не от страха: она знала, что именно ее ждет внутри. И дело было не в том, что второй – змеиный – поцелуй Григория Ильича сделал свое дело: одарил Анну новым, еще более ужасающим, даром предвидения. Новый дар включался лишь тогда, когда она находилась в одиночестве, в своей камере. Стоило хоть одному человеку оказаться с нею рядом, как пророческий талант покидал узницу. Но на что был ей этот талант, если каждый раз по ее приходе сюда всё происходило одинаково?
Из ярко освещенного коридора Анна попала в сумрачную муть душного, будто амбар в знойный полдень, помещения, освещенного одной лишь настольной лампой. И абажур ее был, как всегда, повернут в сторону двери, но благодаря нехитрой уловке Анны свет ее не ослепил. Приоткрыв глаза, она сразу увидела своего мучителя, который находился за пределами ярко-желтого светового круга, сидел за своим столом.
Однако теперь ее инквизитор был в кабинете не один. Свет лампы выхватил из мрака ярко начищенные сапоги, невидимый обладатель которых устроился на стуле в углу, забросив ногу на ногу. На колено он положил левую руку: странной формы, с чрезмерно длинным, почти обезьяньим, большим пальцем. И в руке этой была огромная золотая зажигалка с выгравированными на ней серпом и молотом.
Новенький заговорил, едва только Анна уселась.
– Позвольте мне спросить у гражданки Мельниковой, – обратился он к Григорию Ильичу, – что ей известно о человеке, который, выдав себя за сотрудника госбезопасности, похитил сегодня важнейшие улики с фабрики военных и учебных фильмов?
20 мая 1935 года. Вторник
После похорон, всю вторую половину дня двадцатого мая, Скрябин и Кедров занимались сбором информации. И для большей эффективности своих действий решили разделиться: Миша отправился в ЦАГИ – разузнать, что можно, о Благине, а Николай взял на себя беседу с кинодокументалистами, снимавшими катастрофу. Он рассчитывал найти участников съемочной группы на кинофабрике военных и учебных фильмов.
Что там их может и не оказаться, Коля понял лишь при подходе к проходным кинофабрики: возле самых ее ворот он увидал автомобиль – арестантский грузовик с глухим кузовом и зарешеченным окошками. Мгновенно, не думая, юноша свернул за угол близлежащего строения – двухэтажной кирпичной коробки, почти лишенной окон, – и стал наблюдать.
Минут двадцать или двадцать пять ничего не происходило. Затем ворота распахнулись, и – Колино сердце стукнуло вперебой: двое мужчин в форме НКВД вывели кого-то в наручниках. Но нет: это оказалась не красавица с рыжими волосами, а пожилой гражданин в очках, бледный, как срез картофельного клубня. Бедняга всё время крутил головой, обращаясь с каким-то вопросом то к одному из конвоиров, то к другому. Они, однако, ни слова не говорили в ответ и только подталкивали задержанного, чтобы тот шел быстрее.
Когда арестанта стали водворять в грузовик, он вдруг начал упираться и даже сделал попытку присесть на асфальт, но этот жалкий бунт закончился неудачей. Один из наркомвнудельцев коротко ударил задержанного ребром ладони по шее (тот немедленно обмяк), а второй – без усилия, будто пожилой гражданин был не тяжелее мешка соломы, – закинул его в кузов. Очки при этом свалились с лица бедняги и упали, не разбившись, на полоску травы у обочины дороги. Парни в форме НКВД на них не посмотрели, с легкостью запрыгнули в кузов «воронка», и почти тотчас до Колиного слуха донеслись звуки ударов и приглушенные стоны.
Коля переменился в лице и стиснул кожаную папку с конспектами.
Впрочем, избиение прекратилось довольно быстро. Наркомвнудельцы вылезли, отдуваясь, из грузовичка, заперли дверь кузова снаружи на задвижку, а затем вернулись к проходным и вновь вошли на территорию кинофабрики.
«Выпустить, что ли, старика, пока эти ходят?» – мелькнула у Коли шальная мысль, но предпринять что-либо для ее реализации он не успел: сотрудники НКВД почти сразу вышли обратно. Но не с пустыми руками: они тащили, прижимая к животам, по огромной башне, составленной из десятков металлических коробок с кинопленками.
