Миша не улыбнулся, но подумал: как же все-таки хорошо, что я ему позвонил.
Полицию вызывать, по-моему, бессмысленно, говорил отец, особенно с учетом того, что ты не знаешь ни имени, ни адреса своей пропажи, вообще ничего, за что можно было бы зацепиться; в лучшем случае, они тоже глупо пошутят про человека-паука, а с тебя на сегодня хватит. Поехали лучше ко мне, что скажешь? Я бы не хотел в такой момент остаться один, и тебе не советую.
Спасибо, сказал Миша. Я, да, не хочу один. Не хочу здесь оставаться. Она же позвонит, если появится, правда?
Отец кивнул и одновременно пожал плечами, честно давая понять, что не верит в такой исход, но вслух ничего говорить не стал, и за это Миша был ему благодарен даже больше, чем за гостеприимство.
Дома у отца было непривычно чисто и пусто. Уезжаю, сказал он, в Африку, предложили смешную работу, скоро уже, собирался на днях позвонить, рассказать, все откладывал, ты же знаешь, как я не люблю звонить. Они допили откупоренный коньяк, но Миша вообще ничего не почувствовал, хотя обычно пьянел быстро, зато отца под конец немного развезло, он окончательно утратил сходство с летящей стрелой, развалился в кресле, мышцы лица расслабились, речь стала медленной, а логика — вполне очевидной, Миша никогда прежде его таким не видел; собственно, ничего удивительного, они выпивали вместе в первый раз.
Я прожил на свете пятьдесят два года, говорил отец, и знаешь, твоя история — это, пожалуй, первое совершенно необъяснимое событие, произошедшее — ладно, пусть не на моих глазах, но почти. Я же вижу, что ты меня не разыграл, какой из тебя актер, ты врать-то до сих пор толком не научился и не научишься уже, я так думаю. Но я о другом хотел, сейчас, дай сосредоточиться — а, вот. Твоя девушка исчезла, была — и нет, никакой Нади, никакой, стало быть, надежды хоть что-то понять, зато ты теперь совершенно точно знаешь, что чудеса случаются, не ухлопаешь, как я, всю жизнь на сомнения. Это какое-то неправильное, дурацкое чудо, возразил Миша. Тогда уж лучше вообще никаких чудес не надо, обойдусь. Это, понимаешь, просто нечестно, когда так: утро, солнце светит, мы рюкзак к ней домой отнести собирались, а потом на пляж, ничего особенного, просто еще один хороший летний день, и тут вдруг такое, как выстрел из-за угла, бах — и ничего нет, никакой Нади, никакой надежды, вообще ничего.
Ну как ничего, заулыбался отец, солнце все-таки осталось, и пляж на месте, даже лето еще не закончилось, и ты сам тоже есть, хоть и не слишком сейчас этим доволен, я понимаю, но ты учти, жизнь длинная, и когда-нибудь она тебе снова понравится, я точно знаю.
Я и сам знаю, что когда-нибудь понравится, согласился Миша, но не завтра и не послезавтра… слушай, неужели такое может быть, что она просто исчезла? Надя, я имею в виду. Куда-то же она все-таки делась. Где-то она сейчас есть?
Может есть, а может и нет, пожал плечами отец, а может, она просто была бессмертная фея, как в средневековых китайских новеллах, ты, небось, не читал, я тебе сейчас дам, все равно ведь не заснешь. Все равно не засну, согласился Миша, но прочитав первые четыре истории про бессмертных китайских фей, бесстыдно соблазнявших способных студентов, уснул как миленький и спал почти до полудня.
* * *
— Надя, — говорит он. — Надя?
А сам белый как стена, и губы дрожат. А бабка Рада смеется, заливается, так что склянки на полках звенят. Говорит: «Что, не ждал?» — и опять смеется, и этот турист в бейсболке тоже улыбается, криво, неуверенно, краешком рта, и тогда бабка Рада говорит: «Хорош, хорош, еще краше, чем был!» — и ведь не врет, действительно красивый старик, как из кино, приятно на него смотреть, особенно теперь, когда глаза больше не пучит и губы подобрал.
— Ну, чего уставились? — говорит бабка Рада покупательницам. — Это мой старинный дружок. У всех людей есть старые приятели, и у меня есть, что тут удивительного?
Удивительного, конечно, ничего. Но поговорить теперь еще долго будет о чем — вспоминать, рассказывать, показывать в лицах, всплескивать руками, гадать, шептаться: «Он ее Надей назвал! Представляете, нашу Раду — Надей?! А она даже бровью не повела. И что теперь думать?» Годами можно судачить об этом происшествии, а кумушкам только того и надо, ну и пусть их, лишь бы в лавку заходили почаще, хотя бы из любопытства, благо от бабки Рады еще никто с пустыми руками не уходил, она свое дело знает.
У бабки Рады волосы в юности были пепельные, а теперь светятся как белое золото. У бабки Рады желтые глаза — прежде были карие, а с годами выцвели до прозрачной янтарной желтизны. У бабки Рады тонкие руки, длинные ноги, гибкое тело, смуглая кожа и пронзительный птичий голос, стоит ей заговорить — на другом конце улицы слышно. Никому в голову не пришло бы называть ее «бабкой», если бы не четверо взрослых внуков — поглядишь на них, и ясно, кто же, как не бабка, даром что скачет козой по горам и по деревьям лазает как мальчишка, когда черешня поспеет.
В лавке бабки Рады всегда сумрак, всегда прохладно. Это хорошая приманка, большой соблазн для покупателей, жителей города, где солнце светит триста дней в году, а все шестьдесят пять ливней приходятся на короткую зиму — они, собственно, и есть зима. В лавке бабки Рады пахнет можжевельником и сандалом, здесь всегда есть домашний лимонад, в жару — со льдом, в дождь — с барбадосским ромом. На полках шкатулки с чаем и склянки с бальзамами, на стенах расписанные вручную шали и тяжелые низки самодельных бус, на прилавке пирамиды темного сахара, свежее печенье, коробки с шоколадом и марципанами. Но все это пустяки, не товар — так, баловство, просто что-то должно быть на виду, вот она и выставила, а главная сокровищница бабки Рады — в задней комнате, куда никому хода нет. Там, уверены соседские дети, под половицей зарыт пиратский клад. Там, утверждают их матери, вход в катакомбы, прямиком к тайникам контрабандистов. Там, шепчутся их бабки, стоит сундук, в сундуке сидит пленный албанский экстрасенс, все ее желания исполняет, ясно же, кто такая Рада и чем она занимается, когда никто не видит.
Тем не менее, в задней комнате, за лавкой, просто склад. Бабка Рада не любит пускать туда посторонних. Никаких тайн, ни лазеек в катакомбы, ни клада под половицей, ни даже плохонького пленного экстрасенса, просто это ее территория, а значит чужим тут делать нечего. От них только суета и беспорядок. Рада запаслива и умна, она прожила долгую жизнь, она хорошо знает своих соседей и вообще всех жителей городка, она догадывается, что им может понадобиться в ближайшее время, и никогда не ошибается, или почти никогда. Поэтому когда очередной покупатель спрашивает: «А нет ли у вас, часом, полосатых чулок (пуговиц красного стекла, шотландского виски, электронной карты города Мюнхена, доски для игры в маджонг с невидимыми партнерами, соленого арахиса, венецианской маски, зарядного устройства для электрофольксвагена, синей шерсти, золлингеновских ножей, зеленого берилла на десять гигабайт, желательно в кольце, размер семнадцать с половиной)?» — Рада идет в заднюю комнату и какое-то время спустя появляется с искомым товаром. Все думают, чудеса, ан нет, просто коммерческое чутье, умелая работа с информацией и житейская сметка.
