– Лютотьма! – это злое слово Исидор употреблял чаще, чем обычно, и намного чаще.
Ольховые холмы и леса, что шумели над ними, находились во владениях того из вассалов императора, который был на нехорошем счету – во владениях князя Трифора. Государь подозревал, что князь участвовал в Южном Круге Воли. Прямых доказательств этому не нашлось. И сам Трифор в свое время одним из первых восточных князей присягнул императору в верности и даже отдал в заложники своего старшего сына, но широкая улыбка вассала, часто бывавшего при дворе в Гримтэне, почему-то беспокоила императора. Исидор пытался оправдать свое беспокойство: засылал в земли Трифора опытных разведчиков, а если надо – и удалых рыцарей. Они со своими отрядами якобы помогали дружине князя охранять восточные рубежи, а сами и следили за настроениями в домене Трифора, и по возможности вербовали его людей. Только ничего предосудительного обнаружить им не удавалось. Разве что мелочи, которые ни о чем серьезном не могли свидетельствовать.
То, что его дочь могла разгуливать где-то по землям лукавого (на взгляд императора) вассала, заставляло Исидора скрипеть зубами и гневно рычать на всех, кто попадался ему в эти не лучшие дни на глаза…
Потом явился сэр Мартен – новый капитан дворцовой стражи. Снял высокий шлем, опустился на одно колено, звякнув вороненым наколенником по узорному паркету:
– Государь мой, позвольте просить милости.
Император нахмурился: он-то, как обычно в последние дни, надеялся услышать что-либо об Авроре.
– Что за милость? Кому? Тебе? Ты и так уж капитан. Тебе мало? – заворчал Исидор, ломая перо за пером у себя на письменном столе.
– Прошу милости для вашего верного слуги, для своего товарища боевого, – начал было Мартен, но император остановил его повелительным жестом, понимая, что тот завел разговор о бывшем капитане Кроле, который сидел сейчас в замковой темнице и дожидался решения своей участи.
А решать его участь у Исидора сейчас не было никакого желания. Пропажа вздорной дочери (это удивило самого императора) лишило его покоя, обычной деятельности и даже здоровья: ноги и руки государя временами будто в ватные обращались, ломило виски от недосыпа, пропал аппетит, который раньше справедливо назывался зверским. А еще – ныло где-то в груди, у сердца, очень неприятно. Никогда еще император Твердых земель такого не испытывал. Даже когда хоронил погибшую на охоте супругу. Даже когда – в далеком детстве – хоронил павшего в жестоком бою отца.
– Маленькая стерва, – бормотал он портрету дочери, который висел в его кабинете; раньше в дальнем углу, в тени, рядом с портретом покойной леди Бетан, теперь же – на стене, над столом. – Маленькая стерва. Все-таки насолила мне, издергала меня…
– Государь мой, сэр Крол…
– Он уже недели две, как не сэр, – напомнил Исидор новому капитану.
– Простите, государь мой, – Мартен, не поднимаясь с колена, так низко опустил голову, что его светлые волосы, длиною до плеч, коснулись носка его сапога. – Но Крол умоляет дать ему возможность доказать вам свою преданность. Он просит разрешения отправиться на поиски юной леди Авроры…
Император расхохотался:
– Каков хитрец! Просит разрешения смыться из тюрьмы?! Ха-ха!
– Государь мой, – Мартен чуть возвысил голос и ни разу им не дрогнул, хоть и понимал, что с огнем играет. – Государь мой, если пожелаете, я заменю Крола в его заключении. И если он не вернется или вернется без леди Авроры, то в вашей власти будет и меня покарать так, как пожелаете.
Исидор на миг забыл о дочери – его тронули слова капитана. Император подошел и приказал рыцарю встать с колен.
– Славно, славно. Такого товарища, как ты, я сам не отказался бы иметь, – покивал государь, а из его голоса пропали раздражение и гнев. – Я помню, знаю: вы с Кролом старые приятели. Мда, повезло ему, – говоря это, положил руку на плечо Мартена – это был очень хороший знак, и рыцарь воспрянул духом. – Что ж. Пусть Крол едет. Пусть попробует обскакать моих пафарийских ищеек. А ты, Мартен, останешься при мне. Капитаном, а не заключенным. А дальше все будет зависеть от того, как себя проявит твой старый товарищ. Так ему и передай. Повесить вас обоих я всегда успею, – сказав это, Исидор улыбнулся.
– Государь мой, ваша милость безгранична! – выпалил Мартен, сияя от радости, и еще раз низко-низко поклонился, ударив себя в грудь кулаком…
Белые гадальные кости и черные камни-опалы с веселым перестуком легли на соломенную циновку. И составили многообещающую ромашку.
– Хороший знак, – сказала, тронув пальцем крайний камушек, веда Лида. – Радость у тебя впереди.
Майя хмыкнула и собрала кости, опалы в ладошку. Еще раз потрясла, приговаривая горсти старинное заклятие «покажи-расскажи», и бросила на циновку. Теперь получилось нечто, похожее на зайца.
– Это страх большой. Твой страх. Боишься? – лукаво спросила веда.
– Боюсь, – призналась рыжая, закусив нижнюю губу. – Только не за себя…
Она в третий раз сгребла гадальное хозяйство в ладони, чтоб по-новому метнуть себе предсказание, но слова Лиды ее остановили:
– Любишь его?
Майя вновь закусила губу. Ее рука раздраженно бросила кости и опалы на циновку: два камушка даже прочь улетели, выпав из общей картины.
– Мрак, – процедила она, хмуря брови. – Все испорчено.
Третий рисунок не получился – гадание не вышло.
Майя встала и подошла к дырке в крыше, которая именовалась окошком. Глянула наружу – там теплый слепой дождь вкрадчиво шептался с листьями древнего вяза. Захотелось плакать…
А последний раз Майе хотелось плакать в тот день, когда хоронили ее мать – лет десять назад. Тогда тоже шел дождь, но не тихий и мирный, а мощный и шумный. Ноябрьский ливень размывал края неглубокой могилы, и тело, завернутое в льняную простыню, опускалось в воду, что плескалась на дне ямы. Майя плакала, хоть ей это казалось недопустимым. Она плакала, не искажая лица, и была рада ливню: слезы текли по ее белым, гладким щекам, собирались в тяжелые капли на подбородке и срывались на грудь, укрытую вязаной курточкой, и казались дождевой водой. Со стороны посмотришь – не плачет девчонка.
Ее мать умерла от тяжелой раны, которую получила, закрыв собой дочку от вражеской стрелы.
Их убивали только потому, что они были Шипами. Лорд Исидор с запада приказал своим воинам уничтожить всех Шипов, старых и малых, без всякой жалости. Потому что этот лесной народ доставил ему слишком много хлопот.
Они просто бежали из своего разоренного поселка. Подальше, на восток. Защитники-мужчины погибли, а им – женщинам, детям, старикам – все еще хотелось жить.
