— Прокляни меня Творец, я братьев не предавал, Келсу!
— Я не брат.
— Я тебя хочу!
— Это грешно. Это действительно грешно — называть себя братом, обещать луну с небес, ночью взять, а к утру корчить из себя праведника… Так и язычники не поступают.
— Я не знаю, как тебе доказать, — говорит Олу, и я вижу на его щеке блестящую влажную полоску. — Ты же не поверишь, что я не стал бы утром…
— Докажешь в бою… если не передумаешь, — режет Келсу и легко высвобождается из рук Олу. Уходит — и Олу с тоской смотрит ей вслед, а потом идёт пить: хозяева притащили шестой кувшин.
Медный удар гонга с храмовой башни встряхивает, как стакан холодной воды в лицо — долгий тягучий звук плывёт над всеми мирскими шумами, кажется, целую минуту. Лянчинцы опускаются на колени, смотрят на небо: звезда Элавиль, Око Творца, она же — близкая к Нги-Унг-Лян Вега, голубая и холодная, мерцает и дрожит над башней храма. Волки словно разом протрезвели — их лица вдохновенны, кажется, им неловко от собственной неожиданной храбрости и свободы, они смущены, как дети, остановленные окриком во время шалости. Ар-Нель преклоняет колени вместе с лянчинцами, смотрит в небо отрешённым задумчивым взглядом; Ви-Э следует его примеру. Остальные северяне собираются вокруг меня, в тени сторожевой башни. Они еле притронулись к вину, настороже и встревожены.
— Учитель, южане с ума посходили? — спрашивает Ри-Ё шёпотом, осторожно дёргая меня за рукав. — Что это с ними?
— Дорвались, — говорит Дин-Ли, еле заметно улыбаясь. — Сегодня следует спать вплоглаза. Неизвестно, что им взбредёт в голову.
— Ча доиграется, — ворчит Юу еле слышно. — Руку по локоть суёт прямо в пасть…
Я киваю. Ар-Нель — любитель играть с огнём. Его авантюра так перевернула всё с ног на голову, что я пока не понимаю, хорошо ли, полезно ли то, что он делает.
Если лянчинцы заподозрят его в кощунстве — Ар-Нелю не жить.
Но вдруг он не кощунствует?
* * *
С тех пор, как люди Львят пересекли границу Лянчина, Кору слишком часто чувствовала страх.
Никак не получалось его в себе заглушить.
Иногда к нему примешивалась ледяная расчётливая злость, иногда злость проходила, сменившись приступом страстной нежности к командиру, но страх существовал фоном для всего. Такого страха Кору не ощущала ещё никогда, даже в том бою, который они вместе с Маленьким Львёнком проиграли, даже в плену, даже в моменты, которые казались ей самыми нестерпимыми в жизни.
В бою по-настоящему бояться некогда.
После последнего боя… было слишком много всего.
Потом была надежда, настолько яркая и тёплая, что все неурядицы и мытарства казались мелкими препятствиями. Кору истово ждала. Дождалась. И все тяжёлые, грязные и унизительные события прошедшего года смыла любовь.
И вот теперь, с того момента, когда, кажется, можно было бы уже позволить себе стать счастливой, более счастливой, чем вообще возможно на земле, а не в эдеме — счастье вытеснил страх.
И Кору печально призналась себе, что боится своих братьев гораздо сильнее, чем врагов.
Ей теперь снились ужасные сны. Окровавленные человеческие тела с содранной кожей, клубки кишок в крови на каменных плитах, отрезанные головы, слепо смотрящие с шестов слепыми глазницами — и всё это имело отношение к ним: к Кору и её командиру.
Это с них сдерут кожу и бросят ещё живое мясо на корм собакам. За то, что выжили, хотя должны были умереть, за то, что они прикасались друг к другу, но хуже того — за то, что они друг друга любят. Маленький Львёнок — и падшая тварь, военный трофей. Во сне Кору кричала, что её командир не виноват — это Творец сделал его великодушнее, чем смеет быть Львёнок Льва — но никто не слышал её воплей. Совсем как в жизни.
И за собственное тело, как и после того боя, Кору боялась меньше, чем за тело командира. Будто бы Маленький Львёнок стоял под дулами ружей в одной рубахе, а сама Кору смотрела на это, связанная по рукам и ногам — и не могла ничего сделать. Вот что было мучительнее всего.
Кору жалела, что не убедила своего командира остаться на севере — но понимала, что ей бы и не удалось его убедить — кровного Львёнка, который не может прятаться по углам, когда нужно сражаться за истину.
У Кору вызывала нестерпимую тоску мысль о том, что она может не успеть родить от командира ребёнка. Этого больше всего хотелось — его ребёнка, ему ребёнка, облечь свою любовь и преданность в живое тело, в кровь из крови их обоих.
Кору парадоксальным образом радовала её новая ипостась. Оказалось, что метаморфоза уничтожает расстояние между любящими людьми — а всё, что Кору знала о метаморфозе раньше, оказалось ложью, выдуманной Наставниками-богоотступниками.
Когда командир сказал ей, что многие Наставники оказались лжецами и предателями, Кору поверила тут же и безоговорочно. Маленький Львёнок воспитывался среди Старших Прайда, он знать не знал о многих вещах, которые обсуждались кругом ниже — но Кору с детства слышала страшные сказки, в которых, кроме прочих чудовищ, описывались Наставники-отступники. Эти исчадья в человеческом облике сперва продавали за деньги собственную плоть, а потом, за власть — и собственную душу. Об этом рассказывали старые бойцы — а значит, это не могло быть ложью. Впрочем, сам Маленький Львёнок тем более не мог ошибаться — Кору не сомневалась в его непогрешимости.
Разумеется, всё, чему отступники учили юных бойцов, было нашёптано им владыкой преисподней, мерзкой тварью, ненавидящей человеческий род. Из-за этого волчата не могли должным образом переносить удары судьбы, ломаясь при первом порыве урагана. Из-за этого сама Кору в начале метаморфозы чувствовала себя раздавленной крысой в крысоловке, а её командир был потерян, нервен и зол… Впрочем, может, Маленький Львёнок вёл себя жестоко и несправедливо, потому что Кору безобразно расклеилась, как знать…
А она расклеилась, распустила сопли и пала духом, потому что ей вдалбливали с раннего детства: пленный, а тем паче — девка — всего лишь шлак, отходы войны, помои, грязь… Даже не страшно, просто безнадёжно и нестерпимо — больно, стыдно, дико, одиноко настолько, будто все люди мира исчезли в одночасье — никто не поможет, да и не заслуживает она помощи, такое было отвратительное чувство… И вдруг помогли — враги.
Кору никогда и никому не призналась бы в этом, но с благодарностью северянам она не могла совладать. Их надо было ненавидеть — они, язычники, отребья, похотливые гады, ломали её, как хищную зверушку, заставляя изменять собственные представления, впитанные в кровь… Но Кору переломалась, и выздоровела, и раскрылась, как бутон раскрывается в цветок, и внезапно поняла, что ей ничто не мешает жить, чувствовать и думать, что думает она даже яснее и лучше, чем раньше.
